Король собрал совет на секретное заседание. Крайние консерваторы под влиянием брата Людовика XVI, графа Артуа, будущего короля Карла X, взяли перевес: решено было принудить третье сословие к уступке и даже готовилось войско для подавления ожидаемого народного волнения. В этот день граф Артуа в первый раз погубил королевское семейство. В 1830 году ему удалось погубить его вторично – уже в качестве короля. Побежденный Неккер подал в отставку. 20 июня Национальное собрание нашло двери залы, где должны были происходить его заседания, закрытыми – под тем предлогом, что зала переделывалась для общего заседания всех сословий, чтобы выслушать волю короля. Было слишком ясно, в чем должна была заключаться эта воля, необходимо было предупредить удар. Представители собрались в первом помещении, которое им представилось, и, решив, что их заседания действительны везде, где бы они ни собирались, поклялись не расходиться до тех пор, пока не создадут конституцию на прочных основаниях. Несколько дней тому назад они уничтожили палаты привилегированных сословий, теперь поставили себя в независимое положение от короля. Вся Франция ликовала и рукоплескала им.
23 июня король появился в общем собрании всех сословий и произнес речь, которую закончил словами: “Я приказываю вам разделиться и завтра заседать отдельно, каждой палате в предназначенном ей особом помещении”. Дворянство и часть духовенства удалились вслед за королем. Представители среднего сословия остались, но в крайнем замешательстве не знали, что им делать. Вошел церемониймейстер и потребовал, чтобы они исполнили волю короля; наступила минута неловкого молчания. Мирабо вскочил и крикнул ему: “Мы слышали слова, внушенные королю. Но вы не можете быть его органом по отношению к нам; вы не имеете права ни заседать здесь, ни подавать вашего голоса, ни говорить... Я вам объявляю, что если вы имеете поручение удалить нас, то вы должны добыть себе право действовать оружием; мы уступим только вооруженной силе”. Опешивший церемониймейстер отступил перед Мирабо, как отступают по церемониалу перед государями: он вышел из залы задом. Слова Мирабо облетели не только всю Францию, но всю Европу; он стал героем в глазах всего цивилизованного мира. Граф Артуа с пособниками подготовили огромное войско, но войско не помогло, – достаточно было двух слов, чтобы его уничтожить. Мирабо предусмотрительно предложил немедленно после этого объявить личность народного представителя неприкосновенной. Собрание признало заслуживающим казни всякого, кто сделает или исполнит распоряжение об аресте, суде и осуждении представителя за сказанное или сделанное им в качестве избранника народа. В тот же вечер сорок два дворянина присоединились к Национальному собранию. Войско протестовало против мер реакционеров, зачинщики были арестованы, народ восстал и освободил их. Национальное собрание просило короля отнестись к восставшим милостиво, так как снисхождение скорее успокоит народ, чем меры строгости. Правительство оказалось без средств для борьбы, перепугалось и уступило. Король приказал всем трем палатам слиться в одну. После такой блистательной победы немудрено было укорениться злополучной привычке парализовать затеи двора народными манифестациями. Советники короля все-таки надеялись низложить Национальное собрание силой и стали стягивать к Парижу войска. Тогда Мирабо произнес едва ли не лучшую свою речь: он заявил, что Национальное собрание окружено стражею, что в окрестностях Парижа и Версаля собрано до тридцати пяти тысяч войска, которые угрожают ему, и предложил поднести королю адрес об удалении солдат. Предложение было принято с восторгом, а составление адреса поручено ему. Он написал обращение к королю, ставшее знаменитым на весь мир. В нем он доказывал, что войско не только не способно успокоить народ, но, наоборот, оно сделается источником беспорядков, возмутит Париж и всю Францию. К королю послана была депутация, в которой участвовал и Мирабо. Король ответил, что если Национальное собрание чувствует себя небезопасным, то оно может удалиться в Суасон. Неккер и его друзья окончательно ушли в отставку. Мирабо с Робеспьером стали сочинять новый адрес. Существует основание думать, что в эту минуту Мирабо сблизился с герцогом Орлеанским, Филиппом Эгалитэ, с целью низвергнуть Людовика XVI. Никто не располагал такими большими средствами для произведения волнения в народе, как герцог: он имел самых многочисленных и деятельных агентов, ему принадлежал Пале-Рояль, где производились все народные сходки и затевались все манифестации. Париж на удаление Неккера ответил новому консервативному министерству взятием Бастилии. Войско не помогло, и под ногами королевского семейства сразу открылась пропасть. Граф Артуа, который первый затеял все дело, малодушно бежал за границу, чтобы там изменнически интриговать против своей родины; началась эмиграция. Председатель Национального собрания жаловался на громадное количество паспортов, которое требуют у него представители.
На другой день после взятия Бастилии была послана новая депутация к королю с просьбой об удалении войска. Мирабо просил ее рассказать королю о бесчинствах дикой орды солдат, которая глумилась над всем, что священно в глазах народа, а члены царствующего дома и все близкие к государю угощали и поощряли ее. Так, по его мнению, подготавливалась Варфоломеевская ночь. Посылать депутацию не пришлось, Людовик XVI оробел и сам явился в Национальное собрание, чтобы возвестить ему об отзыве войска. Его приветствовали с единодушным восторгом; но затем, опять-таки под преобладающим влиянием Мирабо, составлен был адрес об удалении министров. Король согласился и на это: министры были удалены и возвращен Неккер. Вместе с тем для охранения порядка была создана национальная гвардия под начальством Лафайета; парижским мэром был избран Бальи. У них из рук Людовик XVI принял трехцветную кокарду. Консервативная партия, двор, дворянство были окончательно низложены, вся власть сосредоточилась в руках трех лиц: Неккера, Лафайета и Бальи. Мирабо, несмотря на громкие свои подвиги, ничего не получил, – ему никто не доверял. Лафайет располагал большими средствами, а Мирабо бился как рыба об лед из-за грошей. Смерть отца не помогла ему; все, что можно было передать, старик передал его брату, а затем так запутал дела, что с имения ничего нельзя было получить. Граф, с одной стороны, заискивал у короля, но его к нему и близко не пускали, а с другой – волновал народ. Он тотчас же начал интриговать против Неккера, Лафайета и Бальи. Неккера он старался заместить министром из среды Национального собрания, надеясь, что в этом случае выбор падет на него. Когда выбирали парижского мэра, он упустил случай баллотироваться, а теперь добивался реформ муниципальных учреждений столицы с целью таким образом низложить Лафайета и Бальи. Вместе с Робеспьером они возбуждали парижское население, а так как и помимо их было достаточное число интриговавших, то немудрено, если народ доведен был до такой ярости, что умертвил бывшего министра Фулона и его родственника Бертье. Конечно, при этом обнаружилось бессилие Лафайета и Бальи в деле охранения общественного порядка, точно так же, как бессилие Неккера обнаружилось при его попытке спасти Безенваля, командовавшего войсками в Париже. Враги прогресса не смели и носу показать; открыта была свободная дорога к установлению самого совершенного порядка; общество, охваченное энтузиазмом, тем охотнее поддерживало прогрессивные идеи, чем более было в них внутреннего достоинства.
Но кто мог установить этот порядок? Все были во вражде друг с другом, и каждый был парализован всеми. Король и его братья старались любыми путями низложить друг друга. Министры, товарищи Неккера, интриговали против него; Неккер, Мирабо, Лафайет, Бальи были непримиримыми врагами. Мирабо с Ламарком был роялистом, с Робеспьером – демагогом.
Но если уничтожены были все условия, необходимые для создания прочных свободных учреждений, то возникла самая благоприятная среда для размножения неурядицы. Всю Францию охватил пожар; все только и думали о том, как довести народ до крайнего исступления. Люди, которые под охраною пристрастной администрации так долго и так безнаказанно тиранствовали над народом, бежали теперь из страны без оглядки в то время, когда их замки горели и имущество уничтожалось.
