Литмир - Электронная Библиотека

Нам кажется интересным одно замечание, приводимое в записках Екатерины Романовны по поводу события, о котором мы рассказываем. “Если бы, – говорит она, – участники искренно сознались, как много они обязаны случаю и удаче успехом, то менее бы гордились!”

Как бы то ни было, Екатерина Романовна сама считала себя крупнейшей пособницей своего друга и вправе была рассчитывать на особенные, необычайные отличия. Сохранились сведения, что она желала получить чин полковника гвардии и занять постоянное место в заседаниях высшего государственного совета... И это весьма правдоподобно по отношению к самолюбивой и энергичной женщине, уже привыкшей к обсуждению государственных вопросов и так блестяще выступившей на арене отечественной истории. Тем тяжелее было убедиться Екатерине Романовне, что ее “выбрасывают за борт”, и притом так скоро, что она оправдала на себе замечание Петра III о выжатом и брошенном апельсине. Всего печальнее для княгини было то обстоятельство, что победившими ее соперниками в искании дружбы государыни были люди, о которых Дашкова совсем и не думала. В этом отношении очень интересной представляется сцена ее встречи в Петергофе с Григорием Орловым, о которой Дашкова рассказывает в своих записках.

Спустя несколько дней после воцарения розданы были награды пособникам Екатерины. Княгиня рассчитывала на какую-нибудь исключительную милость, но ей, как и другим второстепенным участникам, было дано 24 тысячи рублей, представлявших стоимость шестисот крестьян. Княгиня будто бы сначала не хотела получать этой суммы, но потом, убежденная друзьями, согласилась предоставить ее кредиторам своего мужа, долги которого приблизительно составляли такую цифру.

Гордому и чувствительному сердцу княгини нанесен был, таким образом, сильный удар. Мечты о власти, о наперсничестве с государыней, о влиянии на нее должны были отлететь далеко. Екатерина II предпочла для этого других лиц.

Но во всяком случае первое время Дашкова была близка к Екатерине II, и бывали минуты, которые они проводили просто и задушевно, по-старому; тогда сбрасывался придворный этикет, и они вспоминали прежние, в дружбе и сердечных беседах проводимые дни.

Князь Дашков, немедленно возвратившийся из своей поездки, был назначен императрицей командиром лейб-гвардии кирасирского полка. Супруги перебрались во дворец. Обедали они с императрицей, а ужинали в собственных комнатах, приглашая обыкновенно немало и посторонних. Если и исчезла мечта об исключительной дружбе до гроба с императрицей, то, как мы сказали, нередко последняя, отбросив всякие церемонии, весело проводила время в обществе Дашковых и проказничала, как капризное дитя. Несмотря на то, что Екатерина II не особенно любила музыку, она охотно слушала пение княгини. Порою, подав знак князю Дашкову, государыня пресерьезно затягивала с ним ужасный, резавший уши концерт, который они называли “небесной музыкой”. Нередко концерт сопровождался самыми раздирающими криками и уморительными гримасами...

Но бывали и недоразумения, случались и неприятные сцены. У княгини главными недоброжелателями были близкие в это время императрице Орловы; а при таких условиях, конечно, трудно было предполагать возвращение прежних отношений; притом, как мы уже ранее сказали, характер Дашковой был не из таких, чтобы способствовать сглаживанию неровностей и улаживать дело уступками.

Осенью 1762 года двор отправился на коронацию в Москву; в свите государыни были и Дашковы. Дорогой, под Москвой, княгиня узнала, что ее маленький сын Миша, оставленный у свекрови, умер. Мать провела несколько дней в слезах, отказалась участвовать в процессии торжественного въезда в Москву и старалась избегать всяких общественных удовольствий. Из того факта, что княгиня узнала о смерти своего сына от других, мы можем вывести заключение, как поглотила ее политическая роль и какой заманчивой представлялась ей слава, что в погоне за нею она забыла о малютке, оставленном в деревне.

В коронацию Дашкову ждало новое огорчение. Церемониал был устроен так, что Екатерине Романовне, претендовавшей на самую крупную роль в предшествовавших событиях, было отведено как жене полковника при торжестве в соборе не особенно почетное место: сзади, на подмостках. Нам это обстоятельство, конечно, не может казаться очень важным; но какую бурю страданий оно причинило гордой, самолюбивой Дашковой. Она, однако, храбро заняла свое место, не хотела показать малодушия и смело выдерживала двусмысленные взгляды окружающих... Княгиня смотрит на свое поведение в этом случае, как на геройское; и это обстоятельство, что она придавала так много значения малостоящей обрядности, дает нам повод подозревать искренность философских ее тирад против “суетных отличий”...

Во всяком случае, в списках наград по поводу коронации Дашковы заняли не последнее место, и княгиня получила звание статс-дамы государыни.

Однако только этим внешним знаком благоволения милости государыни и ограничились: прежние друзья были далеки теперь душой. Хотя празднества в Москве беспрерывно следовали одно за другим, но княгиня проводила время в семейном кругу, нигде не появлялась и не показывалась даже во дворце. Это было несомненным знаком совершенного охлаждения к ней государыни.

Мы не будем рассказывать здесь о том, что происходило в Москве в это время, когда благодаря честолюбивым видам Орловых, вызвавшим недовольство большого круга лиц, возникли известные волнения, душой которых был Хитрово, один из участников события 28 июня. Прошлое Дашковой, ее решительность и недовольство являлись, конечно, основательным предлогом для обвинения ее в участии и в этих событиях, что, однако, было совершенно несправедливо. Императрица, недовольная ею, подозревала во многом свою недавнюю поклонницу. Княгиня не сдерживалась в разговорах, и ее смелые речи доходили до государыни, что, разумеется, еще более подливало масла в огонь.

В мае, в то время, когда княгиня, недавно разрешившаяся от бремени, лежала в постели, муж ее получил через Теплова следующую записку от государыни: “Я искренно желала бы не предавать забвению услуг княгини, и мне очень прискорбно ее неосторожное поведение. Напомните ей об этом, князь, так как она позволяет себе нескромную свободу языка, доходящую до угроз”.

Эта записка в связи с другими обстоятельствами так подействовала на княгиню, что она сильно заболела, и окружающие даже опасались за ее жизнь.

Но императрица несмотря на перемену отношений исполнила свое обещание: она была восприемницей новорожденного сына Дашковой. Впрочем, на этой формальности все и кончилось: государыня даже не спрашивала о здоровье матери новорожденного. Вскоре Дашкова, по некоторым известиям, должна была с мужем уехать из Москвы, а по рассказу Дидро, только болезнь спасла ее от ареста.

Так прервались надолго добрые отношения недавних друзей; они возобновились с более мирным оттенком некоторое время спустя, когда Екатерина II не могла уже опасаться, что ее упрочившейся славе повредит популярность Дашковой, и когда сама княгиня, наученная горьким опытом жизни, стала несколько тактичнее и даже научилась говорить не совсем заслуженные комплименты.

В конце декабря 1763 года княгиня, оправившись от болезни, явилась в Петербург; но Дашковым уже не было места во дворце; они поселились в наемном доме.

Когда в 1763 году императрица отправила войска на запад поддержать кандидатуру Понятовского на польский престол, в том числе выступивших в поход генералов был и Дашков. Лето 1764 года княгиня провела на даче своего родственника, Куракина, в полном уединении, с детьми и девицей Каменской. Обстоятельства складывались так, что опять навлекали подозрение на княгиню. По соседству жил родственник ее, Петр Иванович Панин. Его посещал, между прочим, Мирович. Конечно, и Дашкова встречалась с ним у родственника. Посещения Мировича отнесли на счет Дашковой, имевшей уже весьма “красную” репутацию. Это было таким обстоятельством, которое отнюдь не могло охладить неприязни к ней императрицы. Однако и в этом случае, как и раньше, вся вина Дашковой была лишь в том, что она не стеснялась громко и откровенно высказывать свои мысли.

8
{"b":"114183","o":1}