В этом любопытном портрете, из которого мы сделали лишь извлечение, можно не согласиться только с характеристикой скромности Дашковой, не любившей будто бы, чтобы ей удивлялись, – хотя, наоборот, ее тщеславие бьет, так сказать, из-под каждой написанной ею строки, из-под каждого сказанного ею слова. Из сообщенного Дидро видно, что заботы и волнения, пережитые княгиней, необычайно состарили ее и расстроили здоровье. Во время свиданий с Дидро Дашкова была 27-ми лет, но ей по виду можно было дать сорок лет.
В Женеве она увиделась с Вольтером, перед которым привыкли благоговеть и она, и ее августейший друг и сочинениями которого зачитывались обе. Она выразила желание посетить фернейского отшельника и получила письмо от него, начинающееся так: “Фернейский старик, почти слепой и удрученный страданиями, поспешил бы упасть к ногам княгини Дашковой, когда бы его не удерживали болезни”. Вольтер приветливо приглашал путешественницу к себе.
Она его вскоре посетила, но вынесла не совсем то представление о личности знаменитого писателя, которое составила себе по его произведениям. Старик принял ее любезно, но не меньшую любезность обнаружил и к двум откупщикам из Парижа, обедавшим с ними. Разговаривали о самых неинтересных предметах. При встрече не обошлось без тех льстивых слов, которыми был так богат в необходимых случаях насмешливый язык этого писателя. Вольтер сидел в большом кресле больной, страждущий.
– Что я слышу? – преувеличенно льстиво приветствовал он гостью. – Даже голос ее – голос ангела!
Потом, посещая запросто Вольтера, она забыла впечатление первого свидания и наслаждалась беседой этого кумира всех высоких особ, перед которыми так умело балансировал знаменитый фернейский отшельник, давая им порой жестокие щелчки в своих произведениях.
Эта первая поездка Дашковой за границу изобиловала целым рядом дорожных приключений и была интересна по той непринужденности и простоте, которой она отличалась. Из Швейцарии путешественники поехали на лодках по Рейну, останавливались во многих местах и осматривали достопримечательности. Дашкова с Каменской сами нередко отправлялись на рынки за провизией.
Во Франкфурте княгиня встретилась с учившимся там младшим Орловым. В своих мемуарах она рассказывает, какие споры велись ею с юношей – поклонником Руссо, между тем как Дашкова, пропитанная аристократическими стремлениями, относилась с большой антипатией к демократическим идеям и личности швейцарского философа.
Вообще эта поездка освежила нравственные силы княгини, подбодрила ее. Но путешественницу уже тянуло в Россию, где в это время свирепствовала чума, похитившая и многих из ее крестьян. Затем она узнала в Риге, что Панин продал дешево ее дом – все это так расстроило княгиню, что она несколько дней пролежала больная.
Время смягчило гнев императрицы и нерасположение родных против Дашковой. Последняя по приезде в Петербург остановилась у своей сестры Елизаветы. Тут же она увиделась и с отцом, с которым последовало после долгой размолвки окончательное примирение. Опала, так печально отразившаяся на Дашковой, рассеялась, и Екатерина II была не прочь приветливо встретить своего старого друга. К тому же враги княгини – Орловы (по крайней мере, она их считала врагами) сходили со сцены. А с другой стороны, тактичное поведение Дашковой за границей и ее восторженные отзывы о государыне, доведенные до сведения последней ее иностранными корреспондентами (в том числе Дидро и Вольтером), – все это приготовило почву для примирения, хотя о прежней близости не могло быть и речи.
Императрица оказала Екатерине Романовне прекрасный прием, а выданные ею большие суммы на покупку имения немало способствовали умиротворению недовольства княгини государыней. Время до своего второго путешествия, совершенного через пять лет после возвращения из первого (1771 год), княгиня большей частью проводила в Москве и в тиши деревенского уединения, читая книги, занимаясь воспитанием детей и благоразумно прикапливая капиталы. Нужно заметить, что, возвратившись из первого путешествия, Дашкова принимает участие в литературных делах. Так, она основывает вместе с другими “Вольное российское собрание” при Московском университете и печатает “Опыт о торге” Гюма (Юма) и др. Но первое печатное произведение ее пера – это перевод вольтеровского “Опыта об эпическом стихотворстве”, помещенный в московском ежемесячном журнале “Невинные упражнения” (1762 – 1763 годы). Не забудем здесь сказать, что княгиня впоследствии пожертвовала Московскому университету богатый, собранный ею в течение 30 лет, кабинет естественной истории. Этот замечательный дар, ценившийся в 50 тысяч рублей, погиб в пожаре 1812 года, как погибло тогда много редких предметов, причем и богатая библиотека княгини была тоже расхищена.
В одну из частых поездок в Москву княгиня у Еропкина познакомилась с Потемкиным. Интересно, что с этим могущественным человеком, которого братья ее звали не иначе, как “бичом России”, княгиня поддерживала довольно благоприятные отношения. Во всяком случае, Дашкова не раз через него обращалась с просьбами к государыне и вообще вела с ним дружбу.
Теперь княгиню занимали заботы о воспитании сына. Вообще, она в приписываемых ей некоторых журнальных статьях того времени высказывала немало дельных мыслей о воспитании. Она осуждала наше общество, пристрастное ко всему французскому, называя это “мартышеством”; говорила, что “воспитание более примерами, нежели предписаниями, преподается”. Она высказывала ту мысль, что высшее “совершенное воспитание должно состоять из физического, нравственного и школьного или классического”. А этим условиям, конечно, не удовлетворяла тогда Россия. По выработанному княгиней плану для воспитания сына чего только не полагалось знать последнему: он должен был “объять необъятное”! Этим воспитанием Дашкова хотела, может быть, прославиться не менее чем своим первым общественным подвигом. Но (и в этом странная ирония судьбы) какое могло найти применение это всестороннее образование в тогдашней России? Оно, как что-то совершенно наносное, исчезло, кажется, без следа у ее сына, мучившегося над науками и ездившего даже за ученым дипломом в Эдинбург – столицу Шотландии, чтобы забыть все эти мудреные вещи сейчас же по приезде на родину.
Вот какими знаниями обладал ее сын, когда ему было только 13 лет, по крайней мере так писала мать известному ученому, ректору Эдинбургского университета Робертсону: “В латинском языке трудности уже преодолены. По-английски князь хорошо понимает прозаических писателей и порядочно – поэтов. По-немецки он понимает все, что читает. Французский знает как родной. Из литературы он ознакомился с большинством лучших трудов, и его вкус уже более развит, чем обыкновенно бывает в этом возрасте. По математике он уже сделал успехи и может решать некоторые сложные задачи; но я желала бы, чтобы он продолжал ею заниматься, начиная с алгебры. Я желала бы, чтобы он совершенно понимал гражданскую и военную архитектуру... Он знает всеобщую историю и частные истории Германии, Франции и Англии”...
Вот что знал в 13 лет этот замечательный мальчик! Но княгине было мало перечисленного выше, и она желала, чтобы он, занимаясь теми предметами, которые уже усвоил, изучил еще (и все это в 2 с половиной года) : 1) логику с психологией, 2) опытную физику, 3) некоторые данные из химии, 4) философию с естественной историей, 5) естественное право, публичное и общее право и право отдельных лиц; все это в приложении к законам и обычаям европейских народов, 6) этику и 7) политику...
Какой длинный реестр знаний, достойный огромного ума и памяти Аристотеля, должен был усвоить мальчик и в такой сравнительно непродолжительный срок пребывания Дашковых в Шотландии! Но, кажется, здесь, как и в других случаях, княгиня хотела главным образом удовлетворить тщеславную страсть и блеснуть перед целым миром программой необыкновенного воспитания. Она не заботилась об усвоении сыном хотя бы менее обширного круга знаний, но зато более основательно... И весьма возможно, что мальчик переучился, получил отвращение к науке, все это скоро позабыл и вообще всем своим будущим печально компрометировал “хваленое” воспитание матери, над которым так жестоко насмехалась императрица Екатерина.
