К сожалению, все хлопоты и труды, связанные с подготовлением этой картины, пропали даром: она не была написана. Единственным воспоминанием о ней, кроме рисунков, осталась басня «Два цветка», помещенная еще при жизни Федотова в фельетоне[6] газеты «Русский инвалид».

Здесь, нам кажется, будет удобно указать на другие стихотворные опыты, которым Федотов отдавал свои свободные минуты. Эти басни, песни и романсы, как мы уже говорили раньше, не отличались изяществом формы и стиха, больше того, форма их в большинстве случаев тяжелая, дубовая, рифмы притянуты друг к другу самым насильственным образом; но тем не менее все они дышат самым непосредственным чувством, а порою блещут неподдельным остроумием и веселостью.

Большинство этих произведений напечатано в «Пантеоне» за 1854 год, к которому мы и отсылаем наших читателей, интересующихся музой Федотова.

Из басен его особенно замечательны «Тень и Солнце» и «Пчела и Цветок». В обеих этих баснях выражена мысль, что человек, как бы он ни был одарен, живя и ведя борьбу в среде мало или совсем ему не сочувствующей, обыкновенно погибает жертвой этой среды, не имея возможности выказать свои дарования.

Другие басни его, например «Два цветка», «Садовники», «Конь», или решают какие-нибудь нравственные вопросы, или же, как, например, «Усердная Хавронья», являются как бы парафразой крыловских басен, которые так любил наш художник.

Одно время Федотов в форме стихосложения старался подражать русским народным песням. Из таких опытов приведем здесь одно очень грациозное стихотворение под названием «Куку»:

Сам Федотов никогда не признавал за собой литературных способностей, доказательством чему служит приведенный выше отрывок из его послания, названного «К моим читателям, стихов моих строгим разбирателям». На свои литературные опыты он смотрел как на «безделушки» и потому никогда не гнался за чистотой отделки; писал он обыкновенно по просьбе приятелей и знакомых, для альбома какой-нибудь знакомой дамы или же в минуты отдыха; вероятно, существует немало федотовских стихов, которые никогда не были и не будут известны публике.

Но, занявшись литературными опытами художника, мы забыли, или, скорее, отвлеклись, от прямой нашей задачи.

В числе задуманных картин была также одна, сюжет которой художник определял как возвращение институтки домой. Федотов никак не мог решить, как ему воплотить этот сюжет: то он хотел представить всю сцену, не вдаваясь в тенденциозность, то останавливался на мысли представить ужас и разочарование институтки, привыкшей к довольству и чуть ли не роскоши, при виде бедности и нужды, царящей в доме ее родителей.

В последние два-три года его жизни направление художественной деятельности Федотова заметно изменилось.

Устал ли он вечно давать уроки морали или, может быть, его больше не удовлетворяли сатира и насмешка над общественными нравами, только он стал пробовать себя на сюжетах, имевших или религиозный, или грустный, сентиментальный характер.

К таким его вещам принадлежат эскиз «Мадонна с младенцем» и известная картина «Вдовушка».

С последней картиной произошла такая же история, как и со «Сватовством майора». Любопытно, что здесь имели место тот же процесс творчества, та же щепетильность Федотова в выборе натуры! То же беганье, то же изучение, та же наблюдательность оказались необходимыми и в данном случае, но результаты получились не те! «Вдовушка», несмотря на все свои достоинства, стоит несравненно ниже не только «Сватовства», но даже «Утра чиновника» и «Разборчивой невесты».

Вот как рассказывает приятель Федотова, Лебедев, о том, каким образом наш художник собирал наблюдения и изучал сюжет своей картины:

«Раз, это было в августе… он приезжает ко мне на дачу, в Царское Село, и после первых слов спрашивает: „А где твои дети?“ Когда вбежали три резвых мальчика, которые, коротко зная художника, вскарабкались к нему на колени и начали тормошить гостя, – Федотов успел усмирить их шаловливые порывы и долго всматривался в смеющиеся лица шалунов. В особенности внимательно смотрел он на виски и потом, обратясь ко мне, прибавил: „Вот где природа женщины сходится с природой детей: посмотри на эту нежную кожу, просвечивающиеся жилы, неопределенную синеву тела; вот природа, да только природа трудная, неуловимая…“ Наигравшись с детьми, Федотов отправился со мною в дворцовый сад, был весел, шутлив, но беспрестанно повторял, что у него есть теперь для вдовушки лоб и виски, но недостает еще любящих глаз…»

Случай особенно благоприятствовал художнику в этот вечер; на музыке в Павловске ему удалось встретить и наблюдать особу, имевшую все те данные, которые он так долго искал.

На другой день картина была начата, но долгое время не удавалась художнику. Он не мог остановиться на каком-то конкретном выражении глаз вдовушки, то хотел придать им оттенок созерцательной грусти, то медленной безотрадной тоски; в то же время его стеснял и затруднял колорит и иные технические трудности, которые он хотел непременно победить. К числу таких трудностей относилось двойное освещение: от свечки и от окна, из которого льется ровный серый свет раннего петербургского утра.

По рассказу того же Лебедева, Федотов приписывал свою победу над этими трудностями тому, что увидел во сне своего любимого профессора, Брюллова, который ему указал способ победить их. Лебедева поразил при этом кроме расстроенного вида художника, изможденного его лица еще и тот жар, с которым он утверждал, что подобные сновидения вполне возможны:

«Вы все, господа любители, готовы улыбаться и считать это дело мечтою воображения, и подчас воображения расстроенного; но мы, художники, можем дойти до такого состояния духа, когда беседа с отжившими для нас более чем возможна!..»

По поводу той же картины Дружинин рассказывает случай, в котором ярко выразилась вся натура Федотова, его щепетильное и добросовестное отношение к своим трудам. Художник Жемчужников, любуясь отделкой «Вдовушки», сказал Федотову: «Как это хорошо и как просто!» Павел Андреевич на это ответил весьма метко: «Да, будет просто, как поработаешь раз со сто».

Этот ответ может оценить всякий, кто мало-мальски знаком с техникой искусства и кто ищет прежде всего правды. Нет ничего проще и лучше правды, а сколько труда, сколько волнений требуется для полного выражения ее! Тут мало выразить, поймать ее в главном: все до последней мелочи должно быть правдиво и, кроме того, выяснять и дополнять общий смысл и настроение картины. Федотов именно таким образом и понимал задачу искусства, и действительно, в его картинах вы нигде не встречаетесь с той массой ненужных деталей и аксессуаров, которые мы так часто встречаем в картинах других художников; ни убавить, ни прибавить ничего нельзя: мысль у него выражена совершенно полно!

Усиленные занятия, а также постоянная тревога об участи отца и сестер не могли благотворно влиять на здоровье Федотова. Уже вскоре после приезда из Москвы друзья его, несмотря на видимую веселость Павла Андреевича, стали замечать в нем тревожные признаки развивавшейся болезни. Головные боли, болезнь глаз, которые он лечил совершенно своеобразно, а кроме того, нервное расстройство и бессонница, приобретенные им еще в молодости, были достаточно угрожающими симптомами.