Молодые путешественники направились прежде всего в Байрет поклониться праху Жан Поля. Шуман посетил вдову любимого автора и, к величайшему своему счастью, получил от нее его портрет. Оттуда через Нюрнберг и Аугсбург они поехали в Мюнхен, где жил Гейне, к которому у них было рекомендательное письмо. Очарованные любезностью и гениальным неистощимым остроумием поэта, они провели с ним целый день, затем посетили живописца Циммерманна, уделившего много внимания молодым людям. Осмотрев все достопримечательности Мюнхена, друзья разъехались в разные стороны: Розен в Гейдельбергский университет, Шуман в Цвиккау – проститься с родными перед переселением в Лейпциг.
В Лейпциге его уже ждал друг его Флехсиг, совместно с которым он нанял отличную квартиру, состоявшую из двух комнат – одной маленькой, другой большой, в которой стояло фортепиано. Перед письменным столом в золотых рамках висели портреты отца, Жан Поля и Наполеона; прекрасная библиотека дополняла убранство уютного помещения, говорившего о некоторой зажиточности молодых людей, но Шуман тосковал по родине, прекрасный инструмент не удовлетворял его; ему хотелось перевезти свой старый милый рояль: «Ведь это лучшее воспоминание из моего детства и юности, он чувствовал все, что я чувствовал, все слезы и вздохи, но также и все радости. Я плакал, когда играл на нем в последний раз». Лейпциг не понравился Шуману, он называет его отвратительным гнездом и предпочитает лучше находиться в конюшне, чем в нем. Страстно любящий природу, артист не находит ее в этом городе, где все испорчено искусством; он не находит места, где мог бы предаться своим мыслям, кроме своей замкнутой комнаты, где под ним вечный шум и гам. Он убегает далеко за город, куда не доходит суета городской жизни, и там ищет успокоения своим взволнованным чувствам. «В природе душа научается лучше всего молиться и ценить те дары, которые нам дал Всевышний».
Разлука с родными, а главное, душевный разлад вследствие необходимости заниматься делом, противным всей его природе, повергли Шумана в глубокую тоску; все письма его проникнуты безысходной грустью, и как он ни борется с собой, как ни старается убедить себя в пользе своих занятий, он не может преодолеть своего отвращения к изучаемому предмету и к городу. Он рад, что живет не один, что присутствие товарища рассеивает несколько его душевный мрак и мешает ему предаться вполне тяжелым думам.
Кроме Флехсига и другого школьного товарища, Земмеля, он почти ни с кем не сошелся, так мало остальное общество студентов подходило к тонкой, вдумчивой и впечатлительной натуре Шумана. «Ах, – пишет он матери, – если бы я мог здесь найти кого-нибудь, кто бы меня вполне, вполне понял и угождал бы мне из любви ко мне!» Но бурши-студенты возбуждали в нем смех и некоторое презрение грубостью, односторонностью и плоскостью своих воззрений. Хотя он вступил в студенческое общество «Маркомания», брал уроки фехтования, но воздерживался от всякого сближения, чуждался их собраний, боясь дуэли. Он предпочитал в обществе двух-трех близких ему лиц гулять за городом, чем сидеть в трактире; еще более любил будущий композитор оставаться один со своими думами, со своим инструментом, «так как, – говорил он, – то, чего я не могу получать от людей, мне дает искусство и обо всех высоких чувствах, которые я не могу высказать, мне говорит инструмент».
Дни его в Лейпциге протекали однообразно и скучно: он много играл, гулял часа два-три, выбирая для прогулок живописные местности, которые пробуждали в нем творческие силы, много читал и проводил вечера, играя в шахматы с Флехсигом. Хотя в письмах к матери Шуман постоянно повторяет, что посещает аккуратно университет, но кажется, что юноша пишет это лишь для ее успокоения и что в действительности университет довольно редко видел его в своих стенах: он не мог преодолеть своего отвращения к юриспруденции, и в те редкие дни, когда бывал в университете, предпочитал слушать лекции по философии, которую усердно изучал дома, так что был так же хорошо знаком с творениями Шлегеля, Фихте и Канта, как и с учениями древних философов.
Несмотря на то, что музыка была принесена в жертву юриспруденции, она все-таки продолжала сохранять первенствующее значение в жизни Шумана. Музыкальная жизнь Лейпцига стала мало-помалу вызывать его из замкнутости: он начал посещать концерты, квартеты, возобновил знакомство с семейством доктора Каруса, жена которого своим пением уже раз возвратила Шумана музыке. Знакомство с Карусами имело громадное значение в жизни Шумана, так как в их доме он встретился со многими интересными людьми, сошелся с музыкантами, главным образом с Маршнером и с Фридрихом Виком. Последний был известный учитель музыки, и, благодаря его превосходному преподаванию, а также своему таланту, его маленькая девятилетняя дочь Клара достигла в то время известности первоклассной артистки. Пораженный совершенством и художественностью исполнения этой маленькой виртуозки, Шуман пришел к сознанию необходимости для него самого систематических, серьезных занятий и сделался учеником Вика. С этих пор квартира студента-юриста превратилась в маленькую консерваторию: звуки музыки в ней не умолкали и вместо юридических книг в ней можно было найти только творения великих жрецов Эвтерпы. С особенным рвением Шуман изучал Баха, которому так же благоговейно поклонялся, как и Жан Полю. Гений Шуберта возбудил в нем чувство самого горячего восторга, он со страстным увлечением разыгрывал все его вещи и под влиянием его творений написал несколько полонезов, песни на слова Кернера, вариации и наконец квартет для фортепиано со струнными инструментами. Преждевременная смерть этого великого композитора повергла Шумана в неподдельное горе; он возымел желание почтить его память исполнением его трио (B-dur). Сам Шуман взялся за фортепианную партию, Глокке за виолончельную, а Теглихсбек – за скрипичную; когда они разучили трио настолько хорошо, что сами остались довольны своим исполнением, то Туман решился устроить музыкальный вечер, на который пригласил своих товарищей, состоявших преимущественно из лиц, более или менее причастных к музыке, и в качестве почетного гостя позвал Фр. Фика. Этот вечер, закончившийся роскошным ужином с обильным возлиянием шампанского, имел то значение, что положил начало целому ряду музыкальных вечеров, которые с этих пор повторялись аккуратно каждую неделю в известный день.
Занятия с Виком продолжались недолго: за недостатком времени Вик должен был их прекратить. Вместе с ними исчезла вся прелесть и смысл Лейпцигского пребывания. Недолго думая, Шуман решил перейти в Гейдельбергский университет, уверив мать, что там средоточие знаменитых профессоров-юристов. В действительности это был лишь предлог; ему просто хотелось покинуть Лейпциг. Кроме того, в Гейдельберг его привлекал друг его Розен и профессор Тибо – не как известный юрист, а как страстный любитель музыки, который не раз говорил, что ненавидит юриспруденцию и что если бы ему пришлось жить вторично, то он бы сделался, наверно, музыкантом. Получив согласие матери, Шуман простился с ненавистным ему Лейпцигом и отправился в Гейдельберг в почтовом дилижансе. Его мрачное настроение тотчас же прошло и уступило место безграничному веселью.
Сидя рядом с кучером, он радуется прекрасному дню, погоняет лошадей и потешает всех пассажиров своим бесконечным остроумием. Счастливый случай дал ему в спутники Алексиса Виллибамда, в котором он нашел одного из своих лучших друзей. Во Франкфурте была их первая длинная остановка. Вместе с новым другом он осматривает город, бродит, мечтая, по окрестностям и, увлеченный желанием играть, идет в музыкальный магазин, выдает себя за управляющего богатого английского лорда, который будто бы поручил ему выбрать инструмент для покупки, и с помощью такой невинной хитрости играет несколько часов подряд. Путешествие в Гейдельберг Шуман сравнивает с живой, веселой картиной Гогарта или голландского мастера. Подъезжая к Рейну, Шуман закрыл глаза, чтобы при первом взгляде насладиться вполне величественным зрелищем отца-Рейна. Поездка по Рейну доставила ему меньше удовольствия – он чувствовал себя дурно на воде, но в общем путешествие прошло настолько весело, что с приездом в Мангейм у Шумана в кармане оказалось всего 3 флорина, вследствие чего он прибыл в Гейдельберг пешком.
