Вот, между прочим, как писал сам Ушинский об этой его “педагогической идее” и ее значении в жизни. “У нас, – говорит он в частном письме, – прежде всего недостает педагогической идеи, из которой, как из здорового корня, могли бы развиваться все педагогические улучшения; а плодотворная педагогическая идея может быть развиваема на прочных основаниях науки только в университетах. Вековой традиции, которая, главным образом, ведет дело на Западе, у нас нет, да и идеи, основанной на общественном сознании, также нет; а потому, без особых университетских кафедр антропологии и даже особых педагогических факультетов с философской подкладкой, решительно невозможно образование у нас, в настоящее время, действительно хороших учительских семинарий, хотя и желательно пока, по крайней мере, учреждение особых школ для дрессировки в педагогической практике, – ремесле, в сущности, нехитром. Этой философско-педагогической идеи наши университеты, как известно, не выработали, и для педагогической литературы ничего не дали до настоящего времени, в средних учебных заведениях наших тоже мало дается материала для пытливой мысли и наклонности к самостоятельному занятию науками гуманными, как литература, история и особенно философия”. Понимая всю неблагоприятность условий для педагогических улучшений, Ушинский тем настойчивее и энергичнее прилагал все свои усилия для проведения в жизнь оснований научной педагогики разными путями – в печати, педагогическом обществе и посредством сочинений. И, наперекор неблагоприятным обстоятельствам, идея восторжествовала над веками сложившейся рутиной. Ушинский был настолько счастлив, что еще при жизни видел несомненное торжество впервые насажденной им у нас научной педагогики над тупой, бездушной, механической выучкой и выправкой, не могшей иметь должного воспитательного влияния. Его глубокая, непоколебимая вера в силу и жизненность идеи оправдалась самым блистательным образом.
Если оглянуться на всю нашу литературу, обнимающую круг элементарного образования со времени смерти Ушинского, то во всех трудах наших лучших педагогических писателей, в составлении учебных пособий и руководств ясно видно сильное влияние научной педагогики, впервые насажденной у нас Ушинским. Несомненно, это значительный успех в нашем школьном деле; но останавливаться на этом, ограничиваться только этим успехом – значит сделать слишком плохое употребление из того драгоценного наследства, которое оставил нам Ушинский.
Те основы научной педагогики, над выработкою которых трудился Ушинский, имеют отношение вовсе не к одному только начальному образованию, а к школьному делу вообще – ко всей государственной системе образования подрастающих поколений обоих полов. Если сам Ушинский, по спешности и новизне дела народного образования у нас, старался применить выработанные им начала рациональной педагогики прежде всего к начальному образованию, то это еще ни в каком случае не доказывает, будто применение научной педагогики должно ограничиться только этим.
Но, к величайшему сожалению, рациональные педагогические основания почти не получили у нас никакого распространения на систему среднего образования, остающегося, можно сказать, в дореформенном состоянии. Родной язык не имеет того почетного, главенствующего значения в деле воспитания и обучения нашего юношества, какое принадлежит ему по праву. Это тем более обидно, что идея о значении родного языка, высказанная в Швеции лет на 20 позже, чем у нас Ушинским, получила уже полное практическое применение во всех скандинавских среднеучебных заведениях и начинает вызывать подражание и в других западноевропейских государствах. Состав и объем программ наших среднеучебных заведений, распределение предметов по классам, планы, методы и приемы преподавания, – все это, в отдельности и совокупности, слишком мало рассчитано на возбуждение любознательности и пытливости учащихся, на их самодеятельность. Вследствие этого учение обращается в труд подневольный и лишается того животворного, воспитательного значения, которое оно может и должно иметь, при условии той постановки дела, которая соответствовала бы основаниям и требованиям научной педагогики. Вот поэтому-то главным образом, выпуская в жизнь с каждым годом все большее и большее количество специалистов по разным отраслям знаний, мы по-прежнему ощущаем все тот же недостаток в “людях”, как и в ту пору, когда только что вступил на педагогическое поприще Ушинский, – ощущаем даже в более острой форме, чем тогда, потому что теперь сложнее и настойчивее потребности жизни.
Это – неизбежная кара за тяжкую вину всей мыслящей части русского общества перед великою памятью Ушинского и его заслугами на пользу всего отечества. С тем богатым, незаменимым наследием, которое он создал ценою собственной жизни на пользу родины, мы поступили, в сущности, как “раб лукавый и ленивый”, зарыв его в землю.
Если сравнить то время, когда умер Ушинский, с нынешним, мы будем поражены необычайным застоем во всей педагогической области. Ни одной свежей мысли, ни одного живого слова. Если что и подвернется под руку по части общепедагогических вопросов, – так это, в сущности, пересказ того, что было дано Ушинским, в большинстве случаев даже плохой пересказ, с переиначиваниями, на почве узкоучебной техники, а не на физико-психологических основаниях. Самая роль педагогов совершенно стушевалась в глазах общества.
Мы имеем дело с той самой “педагогической летаргией”, на борьбу с которой так мужественно выступил Ушинский во второй половине 50-х годов, не переставая будить и педагогов, и общество до конца своей жизни. Повторение же этой летаргии служит доказательством, что Ушинский был у нас не только первым, но и единственным представителем научной педагогики. Он вдохнул было живую душу в наше рутинное школьное дело и указал ему надежный путь к славному и бесконечному развитию и усовершенствованию на пользу общую. Но не нашлось достойных продолжателей, и дело разносторонних улучшений в учебно-воспитательной области ждет своей очереди.
Симптом весьма опасный. Ушинский говорил и писал, что “каждая школа, каждый педагог неизбежно выполняют одну из двух функций: или они готовят счастье своей стране, или несчастье”. Верная и мудрая формула эта невольно заставляет призадуматься.
Если мы на протяжении почти четверти века уже со времени смерти Ушинского все еще не имеем достойных продолжателей его великой творческой педагогической деятельности, то это служит лишь наглядным доказательством верности высказанного им положения, что “плодотворная педагогическая идея может быть развиваема на прочных основаниях науки только в университетах”. Положение это никем никогда не оспаривалось. В течение первого десятилетия со времени смерти Ушинского об этом положении его довольно часто вспоминали в печати, но потом как бы совсем забыли. Нынешний застой во всей вообще педагогической области сам собою указывает на настоятельную необходимость помощи со стороны университетов педагогическому делу, – на необходимость учреждения “особых университетских кафедр антропологии” и “особых педагогических факультетов с философской подкладкой”.
Возникновение таких кафедр и факультетов было бы достойной данью уважения памяти Ушинского, ввиду истечения 21 декабря 1895 года ровно четверти века со Дня его кончины. Если при жизни Ушинского так сильно ощущалась необходимость в этих учреждениях, то, конечно же, в течение четвертьвековой давности она могла только возрасти. Действительно, по всем условиям внутренней нашей жизни, вне учреждения университетских кафедр и факультетов по педагогике, невозможно положить предела произволу и ремесленничеству в области воспитания и обучения.
В настоящее время, как известно, мы имеем университетские кафедры даже по сельскому хозяйству и географии. Тем больше, значит, оснований не откладывать учреждения кафедр по педагогике, согласно завету Ушинского.
