Все эти исследования постоянно обрабатывались в одно целое, ставились в связь с открытиями других геологов и обнародовались в «Основных началах» в виде стройной системы.
Характер и направление этих работ определились первым изданием «Начал». Они представляют дальнейшую разработку установленных в ней принципов. В числе их есть крупные исследования вроде упомянутого выше мемуара об отвердевании лавы, есть и мелкие – вроде работ «Об отпечатках дождя в пластах каменноугольной эпохи», но нет ни одного случайного. Это не груда материалов, натасканных трудолюбивым работником, а стройное здание, воздвигнутое искусным архитектором. Но основы этого здания были им заложены еще в 1830—1833 годах. Ряд вопросов, которого он коснулся в первом издании своей книги, он продолжал разрабатывать всю жизнь. Те разряды явлений, которые он осветил тогда, занимали его и впоследствии. В числе его позднейших работ нет ни одной, которая бы вызвала к жизни новый отдел науки. Правда, и тех, которые он создал в первом издании «Начал», было достаточно, чтобы поглотить всю деятельность человека.
Желая сосредоточить свои силы на любимой науке, Лайель по возможности сторонился общественной и педагогической деятельности, однако не всегда мог отвертеться от них.
Различные учреждения приглашали его читать лекции; так, в 1833, 1849, 1850 годах он прочел несколько публичных лекций в Лондонском королевском институте, в 1841 и 1851 годах – в Бостоне. Геологическое общество дважды избирало его президентом, и он не считал себя вправе отказаться от этой должности, хотя связанные с нею хлопоты были ему не по сердцу.
«Не принимайте никакой официальной ученой должности, – пишет он Дарвину (1836), – если только можете уклониться от нее; и не говорите никому, что я Вам дал такой совет, а то на меня обрушатся, как на проповедника антипатриотических принципов. Я отбивался от бедствия быть председателем, пока мог… Я часто спрашиваю себя, вознаграждается ли время, затраченное учеными обществами на разные „affaires administratives“, пользой, которую они приносят. Представьте себе Гершеля не на Капе, а в Королевском обществе президентом! А ведь он едва избежал этого назначения, и я, грешный человек, вотировал за него! Вообще, работайте, как я работал, исключительно для себя и для науки, не гоняясь за почетом и скукой официальных должностей. На эти места всегда найдется много охотников, которые иначе не стали бы работать».
О том же предмете писал он Гершелю:
«Вообще, я очень жалею о времени, которое приходится тратить на эти отчеты (ежегодные отчеты о деятельности Геологического общества) и на официальные обязанности. Есть люди, которым эти обязанности нравятся, но мне они не по вкусу, так как отнимают много времени и разбивают мысли… Мои друзья сердятся на меня, когда я поздравляю их, как друзей науки, с тем, что нам не удалось избрать Вас президентом Королевского общества… Теперь, по крайней мере, Ваше время не уходит на назначение должностных лиц, сочинение похвальных речей, председательство в советах и тому подобные вещи, которые может исполнить человек обыкновенных способностей».
Иногда ему приходилось исполнять официальные поручения от правительства: так, в 1844 году он исследовал с Фарадеем причины взрыва в Гасвелльских каменноугольных копях; в 1851 году участвовал в комиссии по устройству выставки в Гайд-Парке; в 1853 году ездил в качестве комиссара на международную выставку в Нью-Йорке.
Предлагали ему и более важные места и должности, но тут уж он решительно становился на дыбы и отбивался руками и ногами: не захотел принять даже депутатского звания, презрев завидное право приписывать к своей фамилии буквы «М.Р.» (Member of Parliament, член парламента), чем, собственно, и исчерпывается деятельность многих депутатов. Он не хотел изменять науке, и потому чурался политики. «Слава Богу, кажется нам не придется иметь дела с политикой!» – восклицает он в одном письме… «Если хотите долго прожить и много наработать… пуще всего избегайте политической суеты»… «Я давно уже перестал заниматься общественными делами; нам, поставившим своей задачей разработку науки, незачем в них путаться».
Как бы то ни было, путаться в общественные дела приходилось, хотя и редко. В этих случаях Лайель руководствовался принципами широкого свободомыслия и, как говорится, «высоко держал знамя науки», стараясь освободить ее от всяких посторонних влияний. Так, он ратовал против англиканской церкви, которая в те времена сильно косилась на «светскую» науку, не желая признать за ней право свободного исследования. Наука должна служить комментарием к Библии – думали тогдашние богословы.
В Англии духовенство пользовалось огромным влиянием; учебные заведения, от университетов до сельских школ, находились под его ведением; светские учителя были подчинены церкви. Лайель был решительным противником этой системы.
«Влияние англиканской церкви, заменяющей действительное народное образование кажущимся, может привести в отчаяние, – пишет он Тикнору. – Даже либеральнейшие представители нашего духовенства утверждают, что рабочие классы будут несчастливы, если получат образование. На этом основании они стараются ограничить народное просвещение простым обучением грамоте и платят школьным учителям по триста рублей в год – жалованье, которым не удовольствовалась бы их прислуга, живущая на всем готовом. Хорошо бы было, если бы народ или миряне забрали это дело в свои руки, как у вас (в Америке); только я не надеюсь на это».
«Нет, не придется мне дожить до того времени, когда в Англии возникнет сословие светских учителей, столь же обеспеченных, столь же независимых, так же поставленных в обществе, как духовенство!.. Народ желает образования, – так вот оно (духовенство) и заменяет его кажущимся, и таким манером избегает того, чего боится пуще ножа острого, то есть что народ станет способным думать и рассуждать».
Эти взгляды он высказывал и публично; не столь резким языком, правда, но с достаточной откровенностью. Так, в своем американском путешествии он посвятил целую главу английским университетам, указывая на подчиненное положение науки и вредные последствия этой системы. То же говорил он на съездах Британской ассоциации, да и при всяком удобном случае, когда речь заходила об образовании.
Точно так же стремился он к освобождению науки от знатных покровителей. В старые времена, когда наука была в загоне, ее представителям волей-неволей приходилось ютиться около богатых и знатных меценатов. Астроном составлял гороскопы какой-нибудь владетельной особе, алхимик отыскивал для нее философский камень, доктор составлял эликсиры для поддержания ее здоровья и так далее. Позднее, когда наука приобрела независимое положение, погоня за высокими покровителями стала излишней, но сохранилась в силу «переживания», выражаясь в стремлении ученых обществ и учреждений избирать светлейших, сиятельнейших, превосходительнейших патронов, президентов и почетных членов… Лайель восставал против этого обычая, находя его несовместимым с достоинством науки. Так, в 1848 году он пишет сестре по поводу одного из заседаний совета «Королевского общества»: «Я указал на то, что из сорока восьми членов Верхней палаты, приписывающих к своим фамилиям „F.R.S.“ (Fellow Royal Society – Член Королевского Общества) и представляющих ту часть нашей аристократии, которая наиболее заботится о науке, никто никогда не помещал в журнале общества ни единого сообщения, за исключением лорда Брума, – да и то за тридцать три года до его избрания в пэры… Я сказал, что весьма уважаю таланты наших пэров, но эти таланты еще сильнее оттеняют их пренебрежение к науке…»
Стремление уклониться от общественной деятельности не означает в данном случае узкой специализации или равнодушия к развитию человечества. Лайель отнюдь не принадлежал к числу тех ученых, которые глухи и слепы ко всему, кроме своей специальности. Напротив, это был человек с широкими интересами, с эстетическими наклонностями, унаследовавший от отца любовь к поэзии, музыке, живописи… Он не хотел работать в сфере общественной деятельности, находя, что область, которую он отмежевал себе, достаточно широка, чтобы поглотить все его силы. Но это не мешало ему следить за тем, что творилось в других областях.
