Как уже упомянуто, путешествие совершалось за счет русского правительства. Все свое состояние Гумбольдт истратил на научные предприятия; пенсия в 5 тысяч талеров тоже расходовалась целиком – частью на себя, но еще больше на поддержку начинающих ученых, студентов и просто нуждающихся людей.
Щедрость и любезность нашего правительства не оставляли желать ничего лучшего. Еще в Берлине Гумбольдт получил вексель на 1200 червонцев, а в Петербурге– 20 тысяч рублей. Всюду были заранее подготовлены экипажи, квартиры, лошади; в проводники Гумбольдту назначен чиновник горного департамента Меншенин, владевший немецким и французским языками; в опасных местах на азиатской границе путешественников должен был сопровождать конвой; местные власти заранее уведомлялись о прибытии путешественников, и так далее. Словом, это путешествие походило на поездку какой-нибудь владетельной особы и вовсе не напоминало того времени, когда Гумбольдт и Бонплан плыли по Ориноко в индейском челне или, босые и промокшие до нитки, пешком перебирались через Анды.
Гумбольдта сопровождали Г. Розе и Эренберг. Первый вел дневник путешествия и занимался минералогическими исследованиями; второй собирал ботанические и зоологические коллекции; сам Гумбольдт взял на себя наблюдения над магнетизмом, астрономическое определение мест и общее геологическое и географическое исследование.
Никаких стеснительных условий на него не возлагалось. Русское правительство заявило, что выбор направления и цели путешествия предоставляется вполне на усмотрение Гумбольдта и что правительство желает только «оказать содействие науке и, насколько возможно, промышленности России».
12 апреля 1829 года Гумбольдт оставил Берлин и 1 мая прибыл в Петербург. Отсюда путешественники отправились через Москву и Владимир в Нижний Новгород. Всюду, начиная с Петербурга, их принимали самым торжественным образом.: «Постоянные приветствия, заботливость и предупредительность со стороны полиции, чиновников, казаков, почетной стражи! К сожалению, почти ни на минуту не остаешься один: нельзя сделать шагу, чтобы не подхватили под руки, как больного».
Из Нижнего отправились по Волге в Казань, оттуда в Пермь и Екатеринбург. Здесь, собственно, начиналось настоящее путешествие. В течение нескольких недель путешественники разъезжали по Нижнему и Среднему Уралу, исследовали его геологию, посетили главнейшие заводы – Невьянск, Верхотурье, Богословск и другие, осмотрели разработки железа, золота, платины, малахита и прочего. Гумбольдт не мог не обратить внимания на жалкое положение крепостных и невозможное состояние промышленности, но говорить об этом было неудобно, и он обещал Канкрину – с которым переписывался вполне откровенно – не выносить сора из избы…
Осмотревши уральские заводы, путешественники отправились в Тобольск, а оттуда, через Барнаул, Семипалатинск и Омск, в Миасс. Путь лежал через Барабинскую степь, где в то время свирепствовала сибирская язва. Мириады комаров и мошек терзали путешественников не хуже американских москитов. Зато удалось собрать богатейшие зоологические и ботанические коллекции к великой радости Эренберга, который приходил в отчаяние, встречая от Берлина до Урала все те же растения.
Приветствия и торжественные встречи не оставляли их и на этих далеких окраинах. Можно себе представить, какой переполох вызвало появление Гумбольдта среди захолустного начальства, какие легенды создавались о нем среди местного населения!.. В Омске его приветствовали на трех языках: русском, татарском и монгольском. В Миассе, где Гумбольдт отпраздновал шестидесятилетие, чиновники поднесли ему дамасскую саблю – подходящее украшение для ученого! На Оренгбургской военной линии коменданты маленьких крепостей встречали его в полной форме, со всеми военными почестями и рапортами о состоянии подведомственных им войск. Толпы народа сбегались посмотреть на загадочного путешественника, едущего с такой помпой.
Из Миасса Гумбольдт предпринял несколько экскурсий в Златоуст, Кичимск и другие местности; затем отправился в Орск, а оттуда в Оренбург. Здесь случилось довольно забавное происшествие. Гумбольдт написал оренбургскому губернатору, генералу Эссену, письмо, в котором просил его позаботиться о собирании местных животных. Почерк Гумбольдта был крайне неразборчив, Эссен не мог прочесть письмо; оно долго ходило по рукам; наконец какому-то чиновнику удалось разобрать мудреную грамоту. Узнав о ее содержании, Эссен не на шутку обиделся. «Не понимаю, как прусский король мог дать такой важный чин человеку, который занимается подобными пустяками», – заметил он и уехал из Оренбурга, может быть, приняв просьбу Гумбольдта за насмешку.
Осмотрев илецкие соляные залежи, путешественники отправились в Астрахань: Гумбольдт «не хотел умирать, не повидав Каспийского моря». В Астрахани, как водится, торжественный прием: депутация от русского купечества с хлебом и солью и целая коллекция инородцев, живой этнографический атлас: персы, армяне, узбеки, татары, туркмены, калмыки – тоже в качестве депутатов.
Из Астрахани путешественники совершили небольшую поездку по Каспийскому морю; затем отправились обратно в Петербург, куда прибыли 13 ноября 1829 года.
Таким образом, путешествие продолжалось очень короткое время. В течение около восьми месяцев было сделано 18 тысяч верст; в том числе 790 водою – по рекам и Каспийскому морю; 53 раза переправлялись через реки; 658 почтовых станций должны были употребить в дело 12 тысяч 244 лошади. Можно сказать, что Гумбольдт не объехал, а облетел Азию. При таком полете, разумеется, многое достойное внимания было упущено из виду. Так, Гумбольдт обратил внимание на замечательные геологические отложения Пермской губернии, но не успел исследовать их. Впоследствии, в письме к Мурчисону, предпринимавшему путешествие на Восток, Гумбольдт советует обратить внимание на эти отложения. Мурчисон выделил их в особую систему, которой дал название «Пермской».
Тем не менее, благодаря удобствам, которыми пользовались путешественники, и их научному рвению, эта экспедиция дала богатые результаты.
Обработка материалов, собранных во время азиатского путешествия, требовала личных сношений Гумбольдта с его парижскими друзьями. Политические обстоятельства также привлекали его в столицу мира. Тишина и порядок, установившиеся в Европе после реставрации Бурбонов, были внезапно нарушены французской революцией 1830 года и польским восстанием. Последнее в особенности затруднило отношение Пруссии к новому французскому правительству, и Гумбольдт, которому уже не раз приходилось играть роль посредника в затруднительных обстоятельствах, был послан в Париж приветствовать династию Орлеанов и подмазать скрипевшее колесо дипломатических отношений.
В Париже он жил с 1830 по 1832 год, постоянно бывая при дворе и посылая в Берлин отчеты о состоянии политических дел. Личное отношение его к новому французскому правительству было отношением скептика, умудренного многолетним опытом жизни. «Поверьте, друг мой, – говорил он принцу Гансу, возлагавшему большие надежды на Орлеанов, – мои желания совпадают с вашими, но мои надежды слабы. Вот уже сорок лет я вижу смену правителей в Париже; одни падают вследствие собственной неспособности, другие являются с новыми обещаниями, но не исполняют их, и повторяется прежняя история. С большинством этих героев дня я был знаком, с иными близок: все это отличные, благомыслящие люди, пока не получат власти; но никто из них не выдерживал, все оказывались не лучше своих предшественников, а часто и еще большими плутами. Ни одно французское правительство не исполнило своих обещаний народу, ни одно не пожертвовало своим себялюбием общему благу. Нация всегда оставалась обманутой, и теперь будет то же. А ложь и обман будут снова наказаны».
События 1848 года, как известно, подтвердили это предсказание.
Жизнь Гумбольдта в это время была так же деятельна, как и раньше. Популярность его в Париже достигла апогея. «С Араго он на „ты“, – рассказывает К. Фогт, – с Броньяром – на близкой ноге, с Био, Гей-Люссаком, Шеврейлем его связывает многолетняя дружба. Вследствие этого… выборы в Академию происходят не в Париже, а в Берлине; кандидаты обращаются сначала к Гумбольдту, и, если он особенно расположен к кому-либо из них, то сам отправляется в Париж хлопотать за своего любимца. А так как всякий француз, начиная заниматься наукой, ставит своей целью академическое кресло и пускает в ход все средства, чтобы добиться его, то расположение Гумбольдта всякому дорого и желанно». Несмотря на преклонный возраст, научная деятельность Гумбольдта не ослабевала. Скажем несколько слов о работах его, сделанных после азиатского путешествия.
