— Я думала, у вас шрам, — растерянно протянула Кэйди.

— Он у меня есть. Разве вы не видите?

— Я немного близорука.

Но, даже оказавшись на расстоянии семи дюймов от него, она не смогла разглядеть этот шрам. Перед ней был только глаз — прекрасный серый миндалевидного разреза, в окружении длинных черных ресниц — и прямая, ровная, очень мужественная бровь над ним.

— С годами он стал незаметным, но я до сих пор его чувствую. Вот здесь, — Джесс обвел пальцами глазницу. Кэйди по-прежнему ничего не видела.

— Наверное, только вы его и различаете, — предположила она, и Джесс с ней согласился.

— Хотите выпить? — вновь спросил он и сделав знак Леви, которому у стойки что-то возбужденно говорил Док Мобайес.

— О чем вы говорили? — спросила Кэйди, когда бармен подошел, вытирая руки о фартук.

— Ужасные новости, мисс Кэйди. Док только что сказал мне, что мистер Форрест Салливан покончил с собой. Он застрелился.

— О Господи, нет!

— Может, это несчастный случай, а может, и нет. Док не хочет говорить. Это случилось в сарае мистера Салливана. Старший сынишка нашел его там сегодня после обеда.

— О Боже, Леви, у него же четверо детей. — И миссис Салливан, которая иногда раскланивалась с Кэйди в церкви. Что с ними теперь будет?

— Хотите еще выпить, мистер Голт? — сурово спросил Леви.

— Да, спасибо. Выпьете что-нибудь, Кэйди? — Он задал вопрос так мягко и ласково, словно тихонько прикоснулся к ее плечу.

— Да. Нет. — Кэйди никак не могла решиться. — Леви, — сказала она наконец, — я выпью пива.

— Тащите сразу два.

Леви кивнул и направился к стойке.

— Форрест Салливан, — задумчиво произнес Джесс. — Это не тот, о котором вы мне говорили? Тот, которого банк лишил права выкупить ранчо?

— Да, тот самый. Теперь его ранчо заграбастает Мерл Уайли. Он давно этого добивался, будь он проклят!

Кэйди могла бы добавить что-нибудь похлеще, но не стала. Джесс уже слышал, как она ругается, хватит с него на сегодня. Мерл Уайли удивительным образом умел пробуждать в ней худшее.

— Мне нравился Форрест Салливан, — сказала она. — Он не часто сюда приходил… почти не пил, и не помню случая, чтобы хоть раз сел за карточный стол. Но он не осуждал тех, кто играет. Вы понимаете? Он не считал салуны рассадниками греха, хотя сам не посещал их. Он никого не судил.

Джесс кивнул.

— И миссис Салливан тоже такая. Хотела бы я чем-то помочь, но… я ее почти не знаю.

Луиза Салливан пела в церковном хоре, преподавала в воскресной школе, принимала деятельное участие в работе городского женского комитета. Она была уважаемой дамой. Да, миссис Салливан изредка здоровалась с Кэйди, когда они встречались в церкви, но она вряд ли стала бы принимать соболезнования от хозяйки салуна. Ни в письменной, ни — тем более — в устной форме. Кэйди вздохнула.

— Если он действительно покончил с собой, то виноват в этом Уайли. Все равно как если бы он сам спустил курок.

Джесс ничего не ответил, но его молчание показалось ей сочувственным. Когда Леви принес пиво, он чокнулся с ней, и Кэйди улыбнулась. Крепкое пенистое пиво было отличным на вкус и легко прошло в горло. Удивительно легко, если учесть, как давно она не прикасалась к спиртному. С прошлого лета, насколько ей помнилось.

— Что вам известно о докторе Мобайесе? — спросил Джесс.

— О Доке? Пожалуй, немного, а что?

— Простое любопытство. Он очень молчалив.

— Верно. Он приехал сюда где-то года два назад. Словом, вскоре после меня. Раньше в городе не было доктора: тем, кто заболевал, приходилось ехать в Джексонвилл. — Она оглянулась на стойку, где доктор стоял в своей обычной позе, склонившись над стаканом сарсапарели. — Это верно, он держится очень замкнуто, но мне кажется, он хороший человек. Мистер Шлегель (он владел этим салуном до меня) несколько раз обращался к нему. Но мистер Шлегель был тяжко болен, Док послал его к специалисту в Юджин. И еще я знаю, что Глен однажды ходила к нему… за помощью.

Речь шла о подбитом глазе и сломанном запястье, но Кэйди решила не вдаваться в подробности.

— Глен сказала, что Док отнесся к ней очень внимательно.

— А вы когда-нибудь обращались к нему?

— Я? О, нет, я никогда не болею.

Это было правдой. Кэйди гордилась своим крепким здоровьем, но на всякий случай все-таки шутливо постучала кулачком по столу.

Джесс отхлебнул из кружки. Кэйди последовала его примеру. Они обменялись взглядами в дружеском молчании. На столе лежала колода карт. Джесс взял ее и принялся тасовать. Сразу было видно, что он не профессиональный игрок, но руки у него были сильные, с длинными ловкими пальцами. Кэйди наблюдала, как он раскладывает карты в четыре равные стопки, потом снова собирает их вместе.

— Сыграем в «хай-лоу» [18]? — предложил он с улыбкой.

Она пожала плечами. Почему бы и нет? Джесс сдал по карте: ей досталась десятка, он побил ее дамой.

— Вы проиграли.

—А на что мы играем? — Он потянул себя за ус. У обоих на губах играла одинаковая потаенная улыбка. «Мы флиртуем», — подумала Кэйди.

— Давайте сыграем на откровенность, — предложил Джесс. — Тот, кто выигрывает, задает проигравшей стороне вопрос, и она обязана ответить.

— Или он.

— Или он.

— Я не уверена, что мне нравится эта игра, — призналась Кэйди. — Проигравший обязан отвечать правдиво?

— Безусловно.

— Нет, эта игра мне точно не нравится.

— Ничего не поделаешь, вы уже проиграли. Теперь отвечайте на вопрос.

Оглядевшись по сторонам, Джесс наклонился к ней и пригвоздил ее к месту стальным взглядом прищуренных серых глаз.

— Скажите мне, — спросил он очень медленно и тихо, — какой ваш любимый цвет?

Кэйди так поразил вопрос, что она даже рассмеялась — слишком громко, как не подобало смеяться благовоспитанной леди. Он усмехнулся в ответ, и две веселые морщинки образовались в уголках его мужественного рта. Ей очень нравилась его улыбка.

— Мой любимый цвет… — вслух задумалась Кэйди. — Когда-то был синий, но теперь — зеленый.

— Да неужто? Какое совпадение — я тоже люблю зеленый. Только я никогда ему не изменял.

Она состроила ему глазки.

— Значит, у нас есть что-то общее.

Джесс передал ей колоду. Кэйди сняла, он вытащил по карте себе и ей. Она опять проиграла.

— Сколько вам лет?

— Нет, так не пойдет, это невоспитанно. Нельзя задавать такой вопрос даме.

— Нет? Ладно. Сколько вы весите?

Она снова рассмеялась весело и беспечно. Может, пиво в голову ударило? Что бы он ни сказал, все казалось ей потешным.

— Понятия не имею.

— Ну что ж, придется мне спрашивать, пока вы не ответите прямо.

Он в задумчивости задрал голову к потолку.

— Можете вспомнить самый неловкий поступок за всю вашу жизнь?

Кэйди захихикала: опять ему удалось ее обезоружить. Она-то была уверена, что он будет задавать настоящие сложные вопросы, требующие уверток или прямого обмана. Конечно, ее тянуло к нему, не было смысла это отрицать, но сейчас она ощущала подлинную симпатию, а не просто влечение. Ради своего собственного блага Кэйди надеялась, что он никогда не догадается, насколько веселый, легкомысленный Джесс опаснее угрюмого, твердого, как кремень, Голта.

— А ну-ка дайте сюда колоду, — потребовала Кэйди. — По-моему, вы жульничаете.

Она сама перетасовала карты и дала ему снять.

— Ха! Я так и знала! Теперь я выиграла.

Джесс покачал головой, тихонько посмеиваясь.

— Ваш вопрос?

У нее в голове теснился миллион вопросов.

— Где и когда вы родились, были ли вы счастливы в детстве.

— Это целых три вопроса!

Она подняла бровь, бросая ему вызов. Джесс задумчиво расправил усы.

— Лексингтон, Кентукки, 1846. Да, я был счастлив… в основном. Пока не началась война.

Кэйди пристально поглядела на него, опершись подбородком на руку. В сорок шестом? Значит, ему тридцать восемь лет. А ей он казался ровесником: лет двадцать пять. Ну от силы двадцать семь или восемь. А седину в волосах Кэйди считала ранней, преждевременной, но она, похоже, ошиблась. И все равно ей нравилась его седина, придававшая черным волосам благородную серебристость. Особенно в свете лампы. Опять сдали по карте, и на этот раз он выиграл.