Не имея ни малейшей надежды на иной какой-либо определенный заработок или положение, Шиллер задумал теперь издавать журнал. Какие при этом лелеял он мечты, видно из следующего его письма к Генриетте фон Вольцоген от 8 октября 1784 года: «Я проболел почти весь прошедший год. Беспрерывно гнетущее горе, неуверенность в ближайшем будущем – все это препятствовало моему выздоровлению и было причиной того, что планы мои не удались. Теперь же, хорошенько все обдумав и обсудив, начинаю новое предприятие. Им приведу я в порядок дела свои и буду в состоянии уплатить мои долги до последней копейки. На этой неделе объявляю журнал, который буду издавать по подписке. Имею наилучшие надежды. Если у меня будет 500 подписчиков, а это почти верно благодаря принятым мерам, то, за уплатой расходов, мне останутся тысячи гульденов ежегодного дохода. Кроме того, буду получать еще за свои пьесы, и все будет зависеть от моего трудолюбия и здоровья».
В объявлении о выходе нового журнала, названного им «Rheinische Thalia», юный поэт вдохновенным языком пишет, между прочим, следующее:
«Отныне публика будет для меня всем в мире, моей заботой, предметом моих наблюдений, моим доверенным другом и повелителем; одной публике принадлежу я отныне; над собой признаю я только ее суд и никакого другого; только одну ее чту и боюсь я теперь. Для меня есть нечто величественное в сознании, что отныне не буду носить иных оков, кроме приговора света, не буду обращаться ни к какому другому престолу, кроме человеческой души».
Интересно, с каким чувством припомнил Шиллер эти излияния юношеского воодушевления впоследствии, когда, после более близкого знакомства со своим «повелителем», публикой, он писал Гёте в июне 1799 года: «Единственное отношение к публике, в котором никогда не раскаешься, – это война».
Уже первый номер журнала поставил Шиллера во враждебные отношения с актерами; им очень не понравилась критическая статья поэта о театрах и драматическом искусстве. Тысячи мелочных уколов и неприятностей обрушились на Шиллера, который, впрочем, в то же время получил также и некоторого рода удовлетворение с другой стороны. В Мангейме стало известно, что в соседний Дармштадт приехал гостить веймарский герцог Карл Август, друг Гёте и Виланда. Шарлотта фон Кальб посоветовала Шиллеру представиться герцогу и прочесть ему только что оконченный им первый акт «Дон Карлоса». Поэт так и сделал. Пьеса очень понравилась герцогу, который обласкал ее автора и в знак своего к нему уважения прислал ему диплом на звание советника. Так как в те времена внешние формы значили очень много, то это выражение внимания к нему герцога было на руку поэту. Теперь он уже был не беглым полковым лекарем, а господином советником. Вернувшись из Дармштадта, Шиллер решил окончательно порвать с Дальбергом и уехать из Мангейма. Из всех неприятностей и смут тамошней его жизни тянуло его теперь к лично еще незнакомым ему друзьям в Лейпциг, которым он и пишет в феврале 1785 года: «Не могу, не могу больше оставаться в Мангейме. Двенадцать дней носил я решение это в душе и чувствовал себя так тяжело, как будто мне предстояло навек покинуть мир. Здешние условия, здешние люди, небо и земля – все мне противно, а с тем, что, быть может, и могло бы быть дорогим мне, разлучают меня приличие и обстоятельства. Со здешним театром я окончательно порвал и всем бесповоротно объявил, что уезжаю в Лейпциг. Примете ли вы меня? В моих мечтах, в предчувствии моем Лейпциг является мне словно розовая утренняя заря по ту сторону гор. Во всей моей жизни не было у меня такой пророческой уверенности, как теперешняя, что в Лейпциге ждет меня счастие. До сих пор внешние условия всегда мешали осуществлению моих замыслов. И муза и сердце мое одновременно должны были подчиняться необходимости. Нужен был коренной переворот в моей судьбе, чтобы я сделался другим человеком, чтобы я начал становиться поэтом».
Кернер тотчас же ответил, что приезд друга осчастливит его, и доказал это тем, что немедля выслал нуждающемуся поэту денежный вексель. Благодаря этой дружеской помощи Шиллер получил возможность выехать из Мангейма, заплатив самые неотложные свои долги. Простившись с г-жой фон Кальб, он провел последний вечер в обществе верного своего друга Штрейхера, довольный и веселый, строя вместе с ним разные светлые планы. С тех пор Штрейхер уже только издали (он переехал на жительство в Вену), но с той же неизменной преданностью и величайшей радостью следил за успехами и славой своего знаменитого друга, которого он пережил на целых 28 лет.
В общем итоге Шиллер обогатился в Мангейме жизненным опытом более грустным, чем приятным. То обстоятельство, что он здесь ближе увидел женщин, выгодно отразилось на изображении его драматических героинь. Женские его фигуры в «Дон Карл осе» показывают значительный прогресс в сравнении с женскими характерами в «Разбойниках», «Фиеско» и «Коварстве и любви».
В Лейпциг Шиллер прибыл 17 апреля 1785 года и тут впервые увиделся с Христианом Кернером, фамилия которого впоследствии стала навсегда любимой в Германии благодаря единственному его сыну, Теодору Кернеру, известному поэту, издавшему сборник «Лира и меч» и павшему еще юношей геройскою смертью на поле битвы за освобождение отечества. С первого же свидания с Шиллером Кернер становится наиболее близким и дорогим для него другом, которым и остается до самой смерти поэта. Родился Кернер в 1756 году у состоятельных родителей. Это был человек многосторонне образованный, крайне начитанный, необычайно твердых правил и высокой нравственности. Он находился в дружеских отношениях со многими выдающимися – людьми того времени и, хотя сам писал, или, вернее, печатал, очень мало, но суждениями и взглядами своими немало повлиял на ход тогдашней литературы. Переписка его с Шиллером показывает, какое значение он имел для последнего не только как для человека, но как для художника и писателя. Сам поэт высоко ценил Кернера, отлично сознавая, скольким он был обязан этому другу, «в сердце которого, – как он выражается, – никогда не мог отыскать ни одного неискреннего звука» и который представлял собой такую «прекрасную смесь холода и огня».
Однако и в Лейпциге поэта нашего скоро настигли денежные затруднения. Касса его была пуста, потому что признанный им «повелитель», публика, отнеслась не очень-то благосклонно к журнальным его заслугам. И хотя «Thalia», с небольшим перерывом, просуществовала до 1794 года, но подписчиков было у нее совсем мало. Кернер и на этот раз выручил поэта, притом как нельзя более деликатно и великодушно. В письме от 8 июля 1785 года он пишет ему: «Никогда бы я не осмелился предложить тебе жить за мой счет, отлично зная, что если бы ты захотел работать из-за насущного хлеба, то, конечно, был бы в состоянии прокормить себя. Но прошу тебя, не откажи мне в счастии, по крайней мере, хоть на один год избавить тебя от необходимости работать из-за этого „насущного хлеба“». Тронутый поэт принял предложение друга и, временно освобожденный от ежедневных забот, провел в местечке Голис, в окрестностях Лейпцига, все лето в кругу добрых своих идеалистов-друзей. Тут пессимистическое настроение уступило место восторженному и светлому. Он тогда же написал известную свою оду «К радости», этот чудный гимн, прославляющий высокую братскую любовь к человечеству. В этом бессмертном стихотворении – вероисповедание Шиллера, изложение его философских взглядов. Оно вдохновило и одинаково бессмертное музыкальное произведение, – финал девятой симфонии Бетховена, – написанное гениальным композитором на текст шиллеровской оды.
Тут видим мы и те мужественные взгляды, и те практические идеалы, которые позже, в «Дон Карлосе», исповедует маркиз Поза. «Там, где является радость, люди становятся братьями. Обнимаю вас, миллионы, – этот поцелуй всему миру!» – восклицает поэт. Словно высокое открытие осенило его. «Терпимость, примирение, любовь ко всему человечеству – один отец для всех в надзвездном мире». Шиллер составил себе мистическую философию, всецело основанную на понятии о любви. Без веры в чистую бескорыстную любовь нет надежды на Бога, бессмертие и добродетель. Любя, создал Бог мир духов. Любовь – лестница, по которой мы поднимаемся к уподоблению Богу. Умереть за друга, за человечество – высшее деяние любви, которое поэт себе представляет.
