Первые успехи на поприще драматической литературы дали Сервантесу надежду обеспечить себе и своим домашним верный кусок хлеба. Он писал пьесу за пьесой и, казалось, начинал входить в моду. Но не успел отверженец судьбы и подумать о том, что начинает подниматься на верх колеса Фортуны, как, по обыкновению, оно остановилось. Новое светило взошло на горизонте испанского театра и своим ослепительным блеском быстро затмило скромные успехи Сервантеса. Лопе де Вега, этот владыка театра, как называл его сам Сервантес, с самого начала своей литературной карьеры быстрыми шагами шел по пути к славе. Молодой писатель, казалось, был создан для театра; его пьесы, рассчитанные исключительно на вкусы большой публики, написанные необыкновенно горячо и талантливо, без малейшей претензии на нравственное воздействие на общество, – эти блестящие, но легковесные драмы-новеллы, скоро наводнили сцену. Видя, до чего нравятся они публике, актеры перестали ставить пьесы других драматургов. Для Сервантеса это было равносильно разорению. Пробившись кое-как три года в Мадриде и Эскивиасе и убедившись, что и вторая выбранная им карьера ускользает от него подобно первой, и перед ним снова открывается печальная перспектива гнетущей бедности, он покорился необходимости искать средства в другом месте. Он переселился в Севилью – главный рынок торговых сношений с Америкой, этот, по выражению его, «приют для бедных и убежище для несчастных», к числу которых причислял себя теперь и Сервантес. Ему минуло уже сорок лет, он был калекою, а между тем ничем еще не успел обеспечить свою семью. В Севилье Сервантес был некоторое время агентом у Антонио Гевары, королевского комиссара по делам американского флота. Тяжелым испытанием стала для него эта новая жизнь; он должен был совершенно оставить свои любимые литературные занятия и чтение, служившее ему отдохновением от работы; он только изредка мог видеть свою семью. Его время проходило в разъездах по селам и деревням Андалусии и Гренады, где он закупал масло, зерновой хлеб и прочие продукты для снабжения флота. Эти занятия совершенно не соответствовали его наклонностям, и он решительно страдал, чувствуя себя не на своем месте. Тем не менее, Сервантес полюбил Севилью, свою главную квартиру, где он поселил родных, где встретил несколько лиц из семьи Сааведра. Ему нравилось, что здесь никто не знал его, что он мог по желанию замешаться в толпе, которую с любопытством наблюдал его опытный глаз. «Там, – говорил он, – маленькие незаметны, и даже великие стушевываются». Как ни тяжелы были новые обязанности Сервантеса, они давали ему, хотя скромные, но верные средства к жизни. Кроме того, его частые поездки, благодаря которым он во всех направлениях изъездил Гренаду и Андалусию, доставляли ему громадный и крайне интересный и разнообразный материал для наблюдения. Из этих поездок он вынес такое глубокое знание испанских нравов и общественного строя своей родины, какого не могут дать никакие кабинетные занятия. Это знание блестящим образом отразилось на перлах его литературной деятельности – бессмертном «Дон Кихоте» и прелестных новеллах.
За десять лет, проведенных Сервантесом в Севилье, город этот сделался для него второй родиной; многие даже предполагали, основываясь на близком знакомстве с ним автора «Дон Кихота», что здесь действительно родился Сервантес. Он в подробностях изучил каждый уголок Севильи, нравы и состав его населения. Все, что встречал здесь знаменитый писатель, он сравнивал с виденным в остальной Испании, которую также наблюдал и изучил в течение своей беспокойной кочующей жизни на родине, будучи то солдатом, то драматургом, снабжая припасами ее флот или томясь в ее тюрьмах. В творениях Сервантеса, как в пестром калейдоскопе, проходят перед нами люди всевозможных классов. Здесь встречаем мы и молодого, еще неопытного воришку, и слугу, продувного плута, и носильщика, зорко высматривающего, где что плохо лежит, и астурийского водоноса, и андалусского погонщика мулов, и молодых людей из высшего круга, добровольно ушедших в этот странный мир, куда их влекла перспектива привольной жизни вне всяких сословных предрассудков, и собравшихся со всего света шулеров; встречаем разносчика, продающего священные буллы крестового похода против мавров, оконченного сто лет тому назад; пройдоху, нарядившегося в одежду священника, но лучше знакомого с картами, чем с латинским языком, обирающего неопытных приезжих, обманутых выражением святой кротости на его лице; всевозможных бродяг, завсегдатаев игорных домов и таверн, словом – все население трущоб и притонов, весь мир воров и мошенников, составляющих организованное, крепко сплоченное общество, так называемую «hampa», подчиненную единодержавному главе с неограниченной властью. Здесь, в Испании, эти плуты не подходят под общую мерку других стран; на них лежит яркий отпечаток своеобразия, особый национальный колорит. Они гордятся своим ремеслом, с достоинством носят свои жалкие лохмотья, для них лень – символ благородства, труд – унижение. Они открыто признают за собою право на чужую собственность, когда терпят нужду. И как разнообразны были в то время эти типы в Испании, где в каждом городе можно было встретить другие костюмы, другие нравы и часто другой диалект!
Этот мир плутов, или picaros, задолго до Сервантеса завоевал себе место в литературе. В Испании первенство в этого рода произведениях принадлежало до тех пор Диего Уртадо де Мендоза, который и теперь считается основателем так называемого gusto picaresco, то есть романа в плутовском стиле. Его гениальный роман «Ласарильо де Тормес», содержание которого составляют похождения плутоватого и смешливого слуги, – злейшая сатира на все классы общества. Сервантес делается соперником Мендозы, до него не имевшего себе равных в этом новом роде испанской литературы. Он ревниво отстаивает свое первенство, обогащает наличный запас типов двумя десятками новых, рисует забияк и драчунов, каких еще не рисовал никто, пишет с таким огнем и силою, обнаруживает такое богатство вымысла, что вскоре становится вне всякой конкуренции. Он списывает с голой и неприкрашенной натуры, работает самостоятельно, не справляясь ни с какими образцами. Да и кто же мог соперничать с ним в этом деле, кто так внимательно присматривался к этим любопытным типам, кто видел так много, столько слышал и наблюдал? Кого так глубоко возмущал позор, клеймивший этих отверженцев человеческого общества, и вместе с тем так трогала их ужасная нищета? Сервантес обладал всеми средствами для самых точных наблюдений. Он изучил все разнообразные провинциальные диалекты в Испании; ему был хорошо знаком язык поселян; он знал языки цыганский и каталанский, знал, кроме того, в совершенстве специальный жаргон каждой общественной категории – жаргон воришек, нищих, двуличных продажных дуэний и так далее. Он тщательно изучил жизнь испанских цыган, так называемой богемы, и, сравнивая их нравы с культурным обществом, часто отдавал предпочтение первым. В сочинениях его hampa и богема являются двумя самостоятельными группами, жизнь которых он рисует яркими красками. Где бы он ни находился, на городской ли площади, на улице, в трактире, в ущелье ли Сьерра-Невады, в бедном ли поселке Ламанчи, в обществе ли цыган, – он всегда прислушивался, все примечал и всякое свое наблюдение тщательно классифицировал и запоминал. Плодом этих наблюдений явился впоследствии ряд сочинений в плутовском жанре: «Ложная тетка», «Ринконете и Кортадильо», «Цыганочка», «Педро де Урдемалас» и другие.
После каждой из своих поездок Сервантес имел привычку заходить в мастерскую своего друга художника Пахеко, учителя знаменитого Веласкеса. С ним он любил делиться впечатлениями и наблюдениями, вывезенными из объездов страны, и в этой дружеской беседе находил отдохновение от своей прозаической деятельности.
Когда работы по снабжению флота были закончены, Сервантес взял на себя обязанность, по-видимому, еще более тяжелую и неблагодарную. Он сделался правительственным сборщиком недоимок и частным адвокатом по денежным делам. Трудно сказать, сколько неприятностей пришлось ему пережить, служа в этих обеих должностях, со сколькими мошенниками и негодяями прийти в столкновение. Лично для него новая скудно оплачиваемая служба имела следующие результаты: он был отлучен от церкви и попал в тюрьму. Однажды, защищая интересы государства, Сервантес конфисковал по праву реквизиции хлеб, принадлежавший какому-то монастырю. Озлобленные монахи прибегли к мести, наиболее им доступной: они отлучили его от церкви.
