Франция, по мнению Ренана, вследствие испытанных ею потрясений и переворотов уклонилась от обоих вышеуказанных типов государственного устройства, и пока она не выработает прочной общественной формы, совмещающей личную свободу с прочным государственным порядком, до тех пор она обречена на тягостные блуждания и утомительные переходы от одной крайности к другой. Ренан не решается в точности определить желательную форму будущего государственного и общественного строя, но в своих «Философских диалогах» дает понять, что будущее во всяком случае принадлежит не демократии, а скорее безусловной монархии или даже, смешно сказать, олигархии, то есть такой форме правления, которая, будучи властью группы узурпаторов-аристократов, по общепринятому ныне мнению, основанному на известных исторических примерах, соединяет в себе все неудобства необузданной анархии и деспотизма. Необходимо заметить, что оригинальные политические взгляды Ренана находятся в теснейшей связи с его философскими воззрениями. Его презрение к демократии основано на убеждении, что толпа не способна возвыситься до полного понимания высших идеалов добра, истины и красоты и что все ее стремления сводятся, в сущности, к удовлетворению материальных потребностей. Сытая и довольная толпа, по мнению Ренана, пожалуй, еще хуже голодной, потому что самодовольное невежество делает человека окончательно неспособным к самосознанию и развитию.
В применении к современной ожиревшей буржуазии больших городов этот взгляд действительно представляется довольно верным. Влияние буржуазных воззрений, без сомнения, очень неблагоприятно отразилось на современном искусстве и отчасти способствовало порче нравов; но из этого еще не следует, что аристократия является настоящим воплощением всех человеческих добродетелей, живым образцом благородства и красоты. Не убеждает ли нас история, напротив, в том, что власть, основанная исключительно на сословных привилегиях или преобладании капитала, в конце концов приводила к самым печальным последствиям, способствуя лишь разврату и всяким злоупотреблениям. В древнем мире только Греция достигла исключительных успехов в области философии, искусства и науки, но ведь в эпоху наибольшего своего процветания Эллада была именно демократической республикой. В Средние века, во времена феодализма, ум человеческий был погружен в тяжелую дремоту, а пробуждение наступило лишь вместе с торжеством монархических и особенно демократических начал.
Если бы Ренан в своих суждениях о значении демократии в умственном развитии Европы основывался на несомненных данных, то он не мог бы проглядеть знаменательного совпадения могущественного научного и демократического движений, – совпадения, характеризующего XIX век. Быть может, влияние демократии оказалось неблагоприятным в области изящных искусств (балет и так называемое кулинарное искусство, надо полагать, особенно при этом пострадали), но наука при демократическом строе, несомненно, только выиграла, потому что прогресс в ней зависит главным образом от совместной деятельности такой массы ученых, которой не может выдвинуть никакая аристократия, а тем более олигархия, являющаяся, по мнению Ренана, высшим идеалом общественного и государственного устройства.
Правда, ренановская олигархия – это аристократия ума; ее власть над обществом представляется как бы осуществлением конечной цели мироздания, торжеством духа над материей. Но, выступая приверженцем великих идей, Ренан не верит в их освободительную и просветительную силу, не допускает, что под их влиянием человеческая природа со временем сможет усовершенствоваться, а народная масса сделается гуманной и разумной; нет, по его мнению, дух лишь путем насилия может восторжествовать над человеческой толпой, обреченной на безысходное вечное невежество.
Ренану кажется особенно естественным и вероятным, что в отдаленном будущем государственная власть перейдет в руки нескольких великих людей, которые, владея высшими тайнами науки, будут господствовать над толпой, подобно Зевсу-Громовержцу обуздывая непокорных ударами всесокрушающей молнии, или, говоря проще, огнем каких-нибудь усовершенствованных орудий, чудовищных разрывных снарядов и т. п. Но возможно, что в конце концов вся власть над миром сосредоточится в руках одного высокопросвещенного неограниченного монарха. Можно себе представить, что по прошествии тысячелетий какой-нибудь великий изобретатель откроет такой ужасный взрывчатый состав, посредством которого он будет в состоянии угрожать существованию не только человечества, но и планеты, на которой мы живем. Конечно, если этот гений будет одарен высокопросвещенным разумом, то он воспользуется своим изобретением исключительно лишь в интересах человечества и, захватив неограниченную над ним власть, позаботится о том, чтобы превратить Землю в цветущий рай, в царство всеобщего мира, справедливости и благоденствия. Ренан не видит в этом ничего несбыточного, чудовищного и безнравственного. Ведь только с ограниченной личной точки зрения нам кажется возмутительным такой порядок, когда жизнь миллионов людей, всего человечества и наконец целого мира будет сведена к неограниченному господству одного или нескольких высших человекоподобных или богоподобных существ, а Земля сделается настоящей игрушкой в их руках. Конечно, он сознает, какие громадные жертвы должны быть принесены, пока осуществится высшая цель вселенной – господство разума, но ради такой цели, по его мнению, можно всем пожертвовать. А человеческая толпа всегда мирилась с тем, чтобы великие ученые за нее думали, святые молились, а герои действовали. Если когда-нибудь все эти разрозненные высшие функции соединятся в одной великой личности, облеченной к тому же властью, то тем лучше для толпы. Но Ренан забывает об одном, – что истинные ученые, герои, святые и вообще все благодетели человечества, питая глубокое отвращение ко всякому насилию, никогда не стремились к порабощению себе подобных. Напротив, люди противоположного типа, не задумываясь, пользовались великими изобретениями вроде паровых машин и телеграфа для осуществления своих противообщественных замыслов. И если бы торжество идеи зависело от грозной силы кулака, то на земле угасли бы давно последние проблески истины. Как мог идеалист Ренан забыть, что идеи справедливости, красоты и правды развиваются лишь в человеческой душе, а потому не могут быть проведены в жизнь путем насилия и угроз? Очевидно, его мечта о всемирном господстве собрания мудрецов, вооруженных бичами и разрывными бомбами, – чудовищная иллюзия, развившаяся под сильным впечатлением таких ужасных событий, как франко-германская война и Коммуна. Писатель, неутомимо трудившийся над решением вечных вопросов религии, морали и эстетики, человек, вся жизнь которого была посвящена служению великим идеалам, в конце концов возмутился против буржуазного общества, преданного исключительно делу наживы, и с презрением отвернулся от мнимо-культурных поколений и народов, готовых пролить потоки крови из-за клочка земли или политического преобладания.
К несчастью, Ренан так и остался до конца своих дней профаном в политике, насколько вообще такой умный и талантливый писатель может быть профаном. Благодаря своему бретонскому происхождению и клерикальному воспитанию он не мог в должной мере оценить громадного значения современных стремлений ко всеобщему образованию и благосостоянию, и оттого его суждения о ближайших событиях не отличались особенным беспристрастием и широтою взгляда. Он видел лишь одну сторону медали. А литературная слава, которой он добился благодаря своему необыкновенному таланту и познаниям, заставила его еще сильнее перечувствовать всю горечь разлада с окружающим обществом. Без сомнения, недомыслие и грубость современной толпы неоднократно являлись для Ренана источником глубоких и тяжелых страданий. Быть может, это было для него даже одним из величайших бедствий. Но ведь такова уж судьба всех выдающихся людей. Долг истинного героя и мудреца в том и заключается, чтобы стать выше своих личных впечатлений и страданий, забыть все тяжкие обиды и до конца сохранить веру в благородство человеческой души. В литературной деятельности Ренана встречаются минуты глубоких колебаний, сомнений и даже отчаяния, но все-таки он сохранил веру в человека, составляющую, в сущности, всю силу гения. Несмотря на все свое показное презрение к толпе, Ренан являлся горячим защитником свободы развития, высказываясь против теорий, направленных к ограничению самых бесспорных прав человеческой личности.
