Гардеробная размещалась в крытой церковной галерее. С крюков для одежды свисали петли из красной тесьмы, в которых членам палаты полагалось оставлять свои шпаги перед тем, как войти в зал для дебатов. Во избежание кровопролития, пояснил Риордан.

– Зато мы никогда не снимаем шляп, Касс. Понятия не имею почему, но такова традиция. И шпоры мы тоже можем носить не снимая, если захотим. К тому же нас нельзя арестовать, мы пользуемся неприкосновенностью. Попробуй отозваться о нас худо, и мы прикажем тебя арестовать за нарушение наших прав.

Он кивнул привратнику, стоявшему в дверях, и провел ее через другую галерею в комнату средних размеров с высоким потолком.

– А это наш темный, лишенный удобств вестибюль. Когда какой-нибудь билль ставится на голосование, мы не выкрикиваем и не поднимаем рук. Мы выходим в вестибюль справа от председателя, если мы «за», или слева, если «против», а он пересчитывает нас по головам. Это называется разделением. Теперь идем сюда.

Он провел ее по короткому коридору, распахнул другую дверь и гордо объявил:

– Зал заседаний!

Его увлеченность растрогала Кассандру; несмотря на все, что он натворил, она была не в силах оскорбить его чувства.

– Очень мило, – вежливо откликнулась она, удивляясь про себя скромным размерам помещения, казавшегося скорее уютным, чем величественным, совсем не таким, как ей представлялось. Стены были обшиты панелями.

– А вот кресло председателя, – продолжал Риордан, указывая на простое кресло с прямой спинкой, стоявшее на возвышении.

Перед креслом председателя были выстроены рядами скамейки, разделенные надвое зеленой ковровой дорожкой.

– Я сижу здесь, на стороне вигов.

Отпустив ее руку, он прошел в дальний конец зала заседаний.

– Вот здесь!

Теперь он был так далеко, что ему приходилось чуть ли не кричать.

– Старшие члены палаты сидят впереди!

Улыбаясь, Риордан вновь подошел к ней.

– А публика сидит вон там, – он указал на галерею у них над головами, обрамлявшую зал с трех сторон. – Берк сидит здесь, на «скамье министров» [63], с тех самых пор, как порвал с Фоксом и другими вигами.

– Он действительно будет выступать против твоего законопроекта? – спросила Кассандра, несмотря на твердое намерение с ним не разговаривать.

На самом деле ей хотелось спросить: «Филипп, что мы здесь делаем?»

– О, да, это, можно сказать, было предрешено. Такого понятия, как «реформа», в словаре Берка не существует. Он ужасный ретроград.

– Тогда почему он вызывает у тебя такое восхищение? Уэйд его не выносит.

– Я в этом не сомневаюсь. Уэйд видит в Берке своего злейшего врага. Ведь Берк ненавидит революцию по той же причине, что и реформы, – и то, и другое нарушает традиции прошлого.

Риордан опустился на место Берка на «скамье министров».

– Почему я восхищаюсь им? Потому что он – один из самых выдающихся умов нашего столетия, он столь же честен, сколь и упрям, он скорее умрет, чем поступится своими принципами. И к тому же он блестящий оратор. Вернее, раньше был. Теперь его называют «обеденным колоколом» палаты общин.

– Почему?

– Потому что стоит ему встать, чтобы взять слово, как все разбредаются кто куда.

Лицо Риордана озарилось теплой улыбкой.

– Берк так любит разглагольствовать! Ты должна учесть, что многие члены палаты общин – простые фермеры или торговцы, у них ни терпения, ни мозгов не хватает, чтобы разобраться в сложной сети его аргументов и уследить за полетами его фантазии. К тому же он стареет, у него портится характер, он становится все более раздражительным, а когда начинает говорить, никак не может остановиться. Но слышала бы ты его несколько лет назад, Касс! Ему просто не было равных.

– И тем не менее Колин вовсе не считает его безобидным стариком. Он люто ненавидит Берка.

– Сейчас вся сила Берка заключена в том, что он пишет. Потеряв поддержку вигов в парламенте, он обратился к людям напрямую. Общественное мнение в наши дни отвернулось от Франции главным образом благодаря ему.

Риордан поднялся на ноги. Кассандра подумала, что настала пора уходить, и ей стало страшно. Наверное, из какого-то необъяснимого каприза он решил показать ей все это перед тем, как расстаться навсегда. И вот экскурсия закончилась.

– Сколько же всего депутатов в палате общин? – спросила она, понимая, что только тянет время, и презирая себя за слабость.

– Шестьсот пятьдесят.

– Так много! Но ведь все не могут здесь поместиться!

– Нет, но на каждое заседание приходит не больше половины избранных депутатов. Так всегда было.

– И как все это происходит? Что вы делаете?

– Мы дебатируем. Председатель вызывает, к примеру, уважаемого депутата, представляющего округ Бухты-Барахты. Тот поднимается и начинает свою речь. Разумеется, это должна быть чистая импровизация: того, кто осмелится читать по бумажке, тут же зашикают и прогонят вон из зала. Все остальные члены Палаты либо отсутствуют, либо спят, либо громко разговаривают и перебрасываются записками. Это просто поразительное зрелище, Касс, ты бы глазам своим не поверила. Если оратор он никудышный, его, беднягу, осыплют градом насмешек, да так громко, что ты ни слова из его речи не услышишь. Но если он умеет хорошо говорить, тогда вся палата будет слушать в полном молчании. Новоизбранным членам очень скоро дают понять, что управлять Великобританией единолично им не суждено. Некоторые так сильно обижаются, что после своей вступительной речи умолкают на долгие годы. Ну а другие начинают постигать правила игры:

– Как ты, например, – догадалась Кассандра. – Ты их постиг.

– Нет, я еще только учусь. Это дело долгое, но оно стоит затраченных усилий. Потому что, видишь ли, хотя я и не управляю Великобританией единолично, это делает палата общин в целом.

Она улыбнулась.

– А я думала, это делает король.

– Нет, мы просто позволяем ему так думать.

Он вынул из кармана часы.

– Ну что ж, любовь моя, пожалуй, нам пора идти. Уже поздно, а я хочу еще кое-что тебе показать.

Услышав это бездумно оброненное «любовь моя», Кассандра почувствовала слабость в коленях. Боль разлуки была почти невыносима. Ей вдруг пришло в голову, что расставаться и терпеть эту боль вовсе не обязательно. Она может остаться с ним, если сама захочет. Кому какое дело? Кто будет знать правду, кроме них двоих да еще Джона Уокера? Риордан ждал, протянув ей руку. При мысли о том, как будет проходить их совместная жизнь, она содрогнулась, балансируя на грани полной капитуляции, но в самый последний миг все-таки отпрянула.

– Филипп, – проговорила она с трудом, – что мы вообще здесь делаем? Зачем ты меня сюда привел? Прошу тебя, пойми, я… мне тяжело. Не вернуться ли нам домой?

Риордан подошел ближе, но не коснулся ее. Его лицо светилось удивительной нежностью, взгляд проникал как будто прямо ей в душу.

– Ты обещала мне два часа, помнишь? – спросил он ласково. – Они почти на исходе. Поверь мне, милая Касс, я не меньше, чем ты, хочу вернуться домой.

Подойдя еще ближе, он опять протянул ей руку.

– Нет, я не прошу, чтобы ты мне верила. Просто идем со мной.

Кассандра помедлила, но в конце концов все-таки взяла его под руку. Они вышли из зала заседаний уже в другой, скудно освещенный коридор, спустились по винтовой лестнице, вырубленной из замшелого камня, прошли еще по каким-то запутанным переходам и наконец остановились у мощных двойных дверей, усеянных медными бляшками. Кассандра вопросительно взглянула на Риордана, но так и не смогла разгадать, что означает выражение его лица. Он распахнул перед нею дверь. Она прошла внутрь, сделала три шага и остановилась. Огонь по меньшей мере сотни поминальных свечей подтвердил ей, что на сей раз перед нею действительно самая настоящая церковь.

– Что это? – прошептала она, запинаясь.

– Нижняя часовня. В наши дни она используется только членами палаты общин для похорон, венчаний и крестин.