Восстань, всесильный бог! Да судит
Земных богов во сонме их!..
Доколь вам, рек, доколь вам будет
Щадить неправедных и злых?
Ваш долг есть сохранять законы...
– Сядь! – сказал ему Бабурин.
Пунин сел, но продолжал:
Ваш долг – спасать от бед невинных,
Несчастливым подать покров.
От сильных защищать бессильных...
Пунин при слове «сильных» указал пальцем на барский дом, а потом ткнул им в спину сидевшего на козлах кучера:
Исторгнуть бедных из оков!
Не внемлют! Видят и не знают...
Прибежавший из барского дома Николай Антонов закричал во все горло кучеру: «Пошел! ворона! пошел, не зевай!» – и тарантас покатился. Только издали еще слышалось:
Воскресни, боже, боже правый!..
Приди, суди, карай лукавых —
И будь один царем земли!
– Экой паяц! – заметил Николай Антонов.
– Недостаточно пороли в юности, – доложил появившийся на крылечке дьякон. Он приходил осведомиться, в котором часу угодно барыне назначить всенощную.
В тот же день, узнав, что Ермил находится еще на деревне и только на другое утро рано препровождается в город для исполнения известных законных формальностей, которые, имея целью ограничить произвол помещиков, служили только источником добавочных доходов для предержащих властей, – в тот же день я отыскал его и, за неимением собственных денег, вручил ему узелок, в который увязал два носовых платка, пару стоптанных башмаков, гребенку, старую ночную рубашку и совсем новенький шелковый галстук. Ермил, которого мне пришлось разбудить – он лежал на задворке, возле телеги, на охапке соломы, – Ермил довольно равнодушно, не без некоторого даже колебания принял мой подарок, не поблагодарил меня, тут же уткнул голову в солому и снова заснул. Я ушел от него несколько разочарованный. Я воображал, что он изумится и возрадуется моему посещению, увидит в нем залог моих будущих великодушных намерений, – и вместо того...
«Эти люди – что ни говори – бесчувственны», – думалось мне на обратном пути.
Бабушка, которая почему-то оставляла меня в покое весь этот памятный для меня день, подозрительно оглянула меня, когда я стал после ужина с ней прощаться.
– У вас глаза красны, – заметила она мне по-французски, – и от вас избою пахнет. Не буду входить в разбирательство ваших чувств и ваших занятий – я не желала бы быть вынужденной наказать вас, но надеюсь, что вы оставите все ваши глупости и будете снова вести себя, как прилично благородному мальчику. Впрочем, мы теперь скоро вернемся в Москву, и я возьму для вас гувернера – так как я вижу, чтобы справиться с вами, нужна мужская рука. Ступайте.
Мы действительно скоро вернулись в Москву.
Париж, 1874 г.
