– А если меня обыщут?

– Исключено. Особенно если вы будете правильно держаться. Еще раз: когда вас остановят, не показывайте волнения; легкое недоумение – и только, ну – чуть недовольства. Старайтесь отвечать так, чтобы каждый ваш ответ вызывал новый вопрос. Это понятно?

– Это очень понятно, – улыбнулся доктор. – Как я передам вам диктофон?

Сперва я подумал, что надежнее всего ему заехать к Володе, но все-таки – риск, вдруг они решат проследить за ним.

– Оставьте диктофон вашему старинному приятелю, у которого брали машину. Как его найти?

– Он работает в городской больнице. Пшеченков его фамилия. – И пояснил: – Он поляк по национальности.

– Хоть негр, – сказал я. – Счастливого пути.

– Спасибо. – Он помолчал, на что-то решаясь. – А по поводу здоровья Мещерского…

– Не надо, я догадываюсь.

– У нас был с ним мужской уговор…

– Что ж, он мужественный человек. И, может быть, это правильный выход. Не нам судить…

Он протянул мне руку, твердо взглянул в глаза:

– Не оставьте Виту.

– Конечно, – так же твердо пообещал я.

Но подумал, что вряд ли это понадобится.

Я остался на веранде, доктор пошел к машине. Вита и Мещерский присоединились к нему. Вита взяла Макарова под руку, что-то спросила. Он ответил, смеясь, бодро похлопал Мещерского по плечу. Они обменялись с ним рукопожатием.

Макаров бросил на заднее сиденье «дипломат», сел в машину и хлопнул дверцей.

Бог в помощь.

Наверное, правильно было бы подстраховать его, но я боялся засветиться, все должно быть безупречно. Пора уже.

Автобус из аэропорта приходил в Майский что-то около десяти. Я выехал с запасом, чтобы зайти к Володе – выпить чашечку кофе или рюмочку водки.

Он сделал все, что я просил, даже передал довольно объемистое досье на Анчара. Не утерпев, я тут же полистал его. Что ж, примерно этого я и ожидал. И в душе росточек жалости к нему пробился.

Ничего, скоро зачахнет на такой сухой и скудной почве.

– А вот бумажка твоя горелая почти ни чего не сказала.

– Ты и это успел? Спасибо.

– Ребята у меня послушные. Значит, что мы имеем? Фрагмент обычного писчего листа. Текста практически не содержал. Хотя в трех местах имеются следы металла и краски…

– Литеры пишмашинки.

– …Разобрать достоверно их не удалось, но предположительно…

– Цифры!

Володя согласно кивнул.

– Две из них, возможно, семь или четыре и восемь или девять. Что еще? Следов копирки нет – печаталось, следственно, в одном экземпляре.

Еще бы!

– Вот и все. Угодил?

– В целом – да, а в общем-то – нет. Все равно спасибо. Завтра вечером жду.

– Точнее – когда?

– Как только меня убьют, сразу спускайся. Буду внизу тебя ждать.

– Может, ты меня наверху встретишь? – жалобно попросил Володя. – Спуститься поможешь. Темно ведь будет.

– Не торгуйся, некогда мне. Девушка ждет.

– Рыжая? Монашка?

– Рыжая, да не та. Золотая! – Я вздохнул. – И уж такая не монашка.

– 

«Золотая» моя вылетела из автобуса первой – как пробка из бутылки с теплым шампанским. И вслед за ней обильной пеной повалили со ступенек разноцветные возмущенные пассажиры. Какой-то гневный громила в шляпе даже догнал Женьку у машины и схватил за руку:

– Ты! Девушка! Ты оттолкнула меня от двери. Извинись!

– Щаз-з! – охотно отозвалась Женька. – Серый, пистолет с тобой?

– В бардачке.

Женька перегнулась через дверцу и выхватила пистолет. Громадный «вальтер» в ее изящной руке выглядел весьма элегантно.

Громила вот только что был здесь – и нет его. Один чемодан остался. Будто у мужика не простая шляпа была, а невидимка.

– В милицию побежал, – расстроилась Женька. – Гони, Серый. Может, догоним. Я ему покажу, как невинных девушек на «ты» обзывать и в дверях тискать! – И спохватилась: – Привет, Серый, соскучилась по тебе.

– Я тоже, – признался я, пристраивая ее сумку в багажник. – Как съездила?

– Это тебе решать. – Женька перекинула ноги через дверцу и, усевшись, достала откуда-то две кассеты. За корсажем, что ли, берегла? – Боялась, не запомню. Надиктовала, а записи сожгла. Сейчас будешь прослушивать? – Она воткнула кассету в магнитолу. – Ну и в компанию ты попал! Знаешь, как страшно было, – пожаловалась.

– Подожди, не включай. Надо сейчас к одному ясновельможному пану заскочить, еще одну кассету забрать. До комплекта.

– Ой! Возьми меня с собой, познакомь, а? Кроме твоей Яны, ни одного живого поляка не видела.

– Ну и что? Я тоже. И даже не похудел. – Я остановил машину у ворот горбольницы. – Сиди смирно, пистолетом не размахивай, в прохожих не стреляй. Или лучше – вон киоск – купи мне батарейки в диктофон.

– Я привезла, – сказала Женька. – И патроны к «вальтеру», Федорыч тебе раз добыл. И запалы к гранатам.

Умница, стало быть.

– Как же тебя в самолет-то пустили? С таким арсеналом?

– А то я спрашивалась!

Исчерпывающий ответ.

Когда мы выехали из города, Женька магнитолу включила, а сама выключилась. Надолго. Голову мне на плечо положила и смирно до поры горные красоты разглядывала. Для того и ехала, стало быть.

Я слушал записи почти всю дорогу, стараясь не отвлекаться на маячившую в зеркальце иномарку. Плотненько обкладывают, совсем уж не таясь. Скоро заблокируют. А я еще не совсем готов.

Я вынул кассету, другую вставлять не стал – подъезжали уже.

– Не слабо? – спросила Женька.

– Не слабо, – согласился я. – И ты молодец. Что с его дачами?

– Шмонали, конечно, ты прав. Квартиру – осторожно, а на дачах не стеснялись, считай, в пух разнесли. Либо со зла, либо от усердия. Даже паркет с полов подняли. Ты еще не знаешь, что они все-таки ищут?

– Догадаюсь, – пообещал я. – Сегодня, после обеда. Не иначе. Вот записи дослушаю, подумаю пять минут – и догадаюсь. Я ведь умный, да?

– Как сказать, – деликатно уклонилась Женька. – Кстати, знаешь, кого я в тот раз в Майском встретила? Светку. Лешки Чуни невесту. Помнишь?

Вон даже как! Интересненько!

(Когда-то, не так давно, мне довелось разваливать один миленький Творческий центр, где подпольно-нелегально готовили девушек для продажи за границу. Готовили комплексно, по высшему классу – чтобы товар был достоин рынка. И Светка там тоже обучалась. Но я ее вроде один раз всего видел. Узнать-то узнаю, а вспомню не сразу. Там этих девиц тьма была. Да я среди них различал только своих любимых – верных помощниц Ларку, Женьку и Ляльку, а все остальные были для меня на одно лицо: 106x44х106. Где уж тут Светку разглядеть?)

И что же ей здесь за нужда пришлась? Какого хрена надо? Полученные знания реализовать?

Стоп, стало быть! А ведь это весьма возможно. Что-то я слыхал от товарищей по работе, будто после меня этот центр опять во что-то криминальное превратили. По другому профилю.

Забавно.

– Она тебя узнала?

– Она меня не видела.

– Как она выглядела?

– А тебе-то что?

Я думал, Женька сейчас назло скажет: черный гидрокостюм с капюшоном, ласты, подводные очки и зажим на носу.

Но она еще пуще сказала:

– Как обезьяна!

(Это тоже понятно. Когда наша Женька в этом центре, выступив вне конкурса, сорвала первый приз за красоту и обаяние, все девицы стали под нее косить: рыжеть волосом и зеленеть глазом.)

– Ясно. – Я достал из бардачка ожерелье, заботливо собранное из бренных крабовых останков, положил Женьке на колени. – Гонорар. Заслужила.

– Серый! Любовь моя! – Она трепетно прижала его к груди, по щекам ее – артистка! – поползли две благодарные слезинки. Завыла, заламывая руки. – Что мне золото и бриллианты! Что мне колье и браслеты! Мне эта дешевая безделушка, – она сунула ожерелье мне под нос, – которую можно выменять на каждом углу за коробок спичек, – стонала Женька в экстазе, – но которую ты, мой любимый, не смыкая очей, матерясь, мастерил бессонными ночами своими родными, уставшими от вечного пистолета ручками, – она, эта безвкусная дрянь, это барахло тухлое и вонючее, мне дороже всех сокровищ мира! Козел!