Потом командир решил проверить, не хранится ли у директора вредная литература. Пришли на квартиру, а там целый завал шпионских книг: на японском, русском и даже американском. Жечь их было очень трудно: все аж запыхались, перетаскивая тяжелые тома во двор.

Одного из друзей Жао выпорол отец: он говорил, что нельзя мучить ни в чем не повинных людей. На следующий день несознательный папаша сам стоял самолетиком на площади.

– Люби отца, люби мать, но больше всех люби Председателя Мао! – кричали дети и пускались в пляс.

Единственное, что было плохо – все время хотелось жрать. Магазины позакрывались, карточки не отоваривались, зарплату родителям не давали… Жао вместе с другими детьми отправился в деревню на рисовые поля: партия приказала – пришлось ответить «Есть!» Когда он вернулся, их квартира была пуста. Все вещи разодраны, что-то украдено… Соседка сказала, что младший брат Жао разбил гипсовый бюст Председателя, чтобы сделать из него мелки – тогда все дети увлекались рисунками на асфальте. Кто-то донес, и вскоре в дом нагрянула Красная Гвардия.

– Твоя мать очень плакала и не хотела уезжать, но их все равно увезли, – сказала соседка и пошла ужинать.

Жао отправился по друзьям, но с ним никто не хотел разговаривать.

– Место предателя – в мусорной яме. Прорыдав всю ночь в пустой квартире, Жао

решил вернуться в деревню. Там была добрая тетя Пен, которая давала ему рис.

Разумеется, Пен не обрадовалась, когда на пороге появился грязный, сопливый ребенок. У нее было трое дочерей – их бы накормить. Но Жао был мальчиком, и потому его взяли в семью.

Работали от зари до зари. Денег не получали: оплата – тебя не тронут, если выполнишь норму. Деревенские мальчишки дразнили Жао «городским ревизионистом» и заставляли есть грязь.

Времена менялись. Мао умер, Культурная революция сошла на нет, начальство заговорило о Решительном Рывке.

Жао нравилась одна девушка, но жениться он не мог – денег нет, жилья нет. Девушка вышла за рабочего из города. Про городские фабрики рассказывали чудеса: пашешь всего двенадцать часов, имеешь два выходных в месяц и, главное, получаешь деньги.

– Общежитие дают! – соблазняли бывалые. – После работы можно пойти в клуб – песни попеть. А девочки там какие! Одна другой краше!

Собрав котомку, Жао подался в город. Ходил по улицам и ничего не узнавал. Кругом заводы, автомобили!

На фабрику его не приняли – сказали, что нужжны только женщины моложе 25 лет. И тогда к нему подошла старуха. Угостила лепешкой, спросила, кто и откуда.

– Богатая у вас деревня? Нет? Если все скинетесь, то, может, и ничего, получится. Хочешь в Америку?

После этого разговора голова Жао гудела как монастырский колокол. Америка! Можно открыть свой магазин и продавать там всякие сласти. Можно купить швейную машинку для тети Пен. Можно попытаться найти родных… Всего-то требовалось – собрать тысячу долларов задатка. А остальные девятнадцать тысяч Жао будет должен «хозяевам», которые привезут его в США.

На деревенской сходке долго судили и рядили. Тысяча долларов – неприподъемная сумма. Но если всем скинуться, если Жао клянется памятью предков вернуть деньги с процентами и, если что, помочь землякам перебраться в Америку, то тогда…

Путешествие заняло два года. Сначала пешком через границу в Россию. Жао помнил, как чуть не поседел от ужаса, когда их поймали люди в форме. Проводник бойко залопотал с ними по-русски, сунул в руку пакет с белым порошком – на том и расстались. Поезда, ночевки на вокзалах, драки с местными… Наконец добрались до Москвы, холодной, растрепанной, сердитой. Жао две недели торговал на рынке, – ни слова не понимая по-русски. Хозяева показали ему, как выглядят московские деньги и сколько их нужно брать в обмен на красивые сумки, сшитые из кусочков кожи.

Потом Жао посадили на самолет и отвезли в Испанию – абсолютно легально. Сопровождающая девушка, смеясь, рассказывала, что испанские китайцы бессмертны: документы умерших переходят по наследству живым. Полиция никогда не придирается – для нее все китайцы на одно лицо.

Эмигрантов погрузили в трюм панамского судна, пахнущий рыбой и немытыми людьми. Спали по очереди. Голодали, болели… За короб-лем шла стая акул: тех, кто умирал, выкидывали за борт.

К американскому побережью прибыли ночью. Без огней, без шлюпок велели выпрыгивать за борт. Кто-то утонул, кто-то доплыл. На берегу стоял человек, который велел всем загружаться в фургон.

Три месяца Жао прожил в Нью-Йорке, практически не выходя из кухни большого китайского ресторана. Хозяева были лютые – денег не платили, а тех, кто спрашивал, били по морде.

Однажды к Жао подошел красивый юноша с серьгой в ухе.

– Ну как, долги будем возвращать?

Жао пытался объяснить, что денег ему не дают и уйти из ресторана не разрешают.

Юноша не поверил и обещал кару. Вечером пришли другие молодые люди и сказали, что либо Жао будет делать то, что ему говорят, либо его прирежут, а заодно и тетю Пен, и всех остальных поручителей.

– Пусть они за тебя ответ держат.

Жао поклялся выполнить все, что от него требуется. Через неделю ему дали сумку и велели садиться на автобус дальнего следования.

– Приедешь в Лос-Анджелес, там тебя встретят.

Но в Калифорнии Жао встретили совсем не те, кто нужно. Горластые полицейские заломили ему руки и привезли в участок.

– Как там было хорошо! – с восторгом вспоминал Жао. – Чисто, люди вежливые. Кормили каждый день!

Из тюрьмы его вытаскивал Пол – это было одно из его первых дел. Он уговорил Жао дать показания против хозяев – оказалось, что тот только прикидывался деревенским дурачком, а на самом деле все видел, слышал и подмечал.

В Нью-Йорке были проведены массовые аресты среди китайской мафии, а Жао за сотрудничество с властями получил новое имя, политическое убежище и работу у Пола. Домой, в Китай, было отправлено извещение, что он умер.

Несколько лет назад Пол ездил к тете Пен, привез ей швейную машинку и денег. Вспоминая приемного сына, старушка очень плакала.

Жао установил в доме Пола диктатуру пролетариата. Ему нельзя мешать во время уборки, с ним нельзя не советоваться в делах – будь то покупка ковра или ремонт унитаза. В случае нарушений Папа Жао использует «китайскую месть»: как известно, лучший способ насолить обидчику – повеситься перед его окном. Жао, конечно, не вешается, но ходит с таким видом, будто уже сделал это, причем давно.

Пол только морщится:

– Не могу я его уволить. Мы в ответе за тех, кого приручили.

ВЕЧНЫЙ ЗОВ

1 февраля 2007 г.

Я встретила Эмили около года назад в одном из баров на Сансет-бульваре. Хорошенькая, ясноглазая, она приехала из Вашингтона «погулять» и, узнав, что я дружу с самим Кевином, попросила пристроить ее в Голливуд.

– Я сейчас работаю уборщицей в Капитолии, но это временно, – сказала она. – Мне страсть как надоело всякую хрень за сенаторами подбирать! Вы себе не представляете, что они после себя оставляют: один трусы дамские под кресло засунет, другой сотовый забудет, а там такое записано!

– А ты все слушаешь?

– Ну ведь интересно…

– Эмили, возвращайся в Вашингтон и напиши об этом книгу. Если что – текст мы тебе подредактируем.

Честно говоря, я не верила, что девушка способна на такой труд. Но уже через три месяца Эмили объявилась:

– У меня рукопись готова. Присылать? Текст был безобразным, но настолько

шокирующим, что я тут же позвонила в Нью-Йорк:

– Ребята, у меня на руках скандал. Мне нужен переводчик с детсадовского на английский и много денег. И тогда книга ваша.

Эмили тут же превратилась в женщину-легенду. Оказалось, что прежде чем попасть в Капитолий, она пожила богемной жизнью в Сан-Франциско, где прошла через художников, скульпторов и боксеров.

Когда я попросила сосчитать, сколько у нее было любовников, Эмили потерялась на четвертом десятке.

– Да не помню я остальных! Дело давно было.

Девушке 25 лет. Ей абсолютно все равно с кем, где и когда… У меня есть подозрение, что Эмили просто не умеет отказывать, и когда мужики об этом прознали, она стала пользоваться колоссальным успехом.