Свадьба была почти настоящая. Пьющенко, как самого бородатого, назначили попом.

– Венчается раб божий… Как тебя звать, раб? Коля? Венчается раб Коля с рабой Лелей…

Дальше Пьющенко слов не знал и понес отсебятину про рабовладельческий Рим и восстание Спартака.

– Но к вам это не относится, – заключил он. – Мы – не рабы; рабы – не мы. Горько, товарищи!

– Горько! – завопили мы.

За отсутствием колец Коля с Лелей обменялись резинками для волос, и жених так поцеловал невесту, что у нее очки свалились.

После этого с Лелей произошли необратимые изменения. Она начала спать в бигуди и покупать у цыганок кружевные трусики. Через месяц Коля поехал с нами в лес на шашлыки, а затем бесследно пропал.

Тайну его исчезновения я узнала десять лет спустя. За день до похода Леля исписала целую тетрадь откровениями на тему «Я не знаю, люблю ли я его… Мне кажется, у него нет цели в жизни», после чего «нечаянно» забыла дневник в Колиной палатке.

Коля полночи читал Лелину фантастику, а затем свернул вещички и ушел на станцию. На месте его палатки остались лежать Лелин дневник и записка «Прости за все».

Вскоре я встретила у мусоропровода незнакомую девушку – на ней были Колины тапочки и рубашка.

– Меня Милой зовут, – радостно сообщила она. – Я ваша новая соседка.

Леля рыдала три недели и попеременно проклинала то вероломство жениха, то собственную дурость.

– Да я ему рога поотшибаю! – кипятился папа.

– Это у меня рога, а не у него!

Но на этом история не закончилась. Колина девушка по ночам работала в привокзальном ресторане «Антей»: добрые языки говорили, что официанткой, а злые – что не только ею. Денег Мила приносила до обидного много.

У нас на кухне отлично было слышно, как они с Колей выясняли отношения. Он спрашивал ее: «Почему?» Она отвечала: «По кочану!» и добавляла: «Пошел вон, придурок!»

Как– то раз Коля действительно пошел вон – в тридцатиградусный мороз. Следствием стала острая пневмония.

На следующий день в Колиной палате появилась Леля – серьезная, деловая, с супом в термосе и тефтелями в банке. Она забрала у Коли ключи и пообещала устроить все «как раньше».

Изнывая от любопытства, я стояла на кухне и прислушивалась к разговору в соседней квартире. Там было на удивление тихо. Выглянув в окно, я увидела, как Мила – в незастегнутой шубе и с непокрытой головой – выскочила из подъезда и понеслась к стоянке такси.

– Чем ты ее припугнула? – спросила я Лелю.

Она показала на папины боксерские перчатки, лежащие в углу.

– Я надела их и сказала, что сейчас мы будем драться.

В конце зимы у Лели состоялась всамделишная свадьба.

Перед самым моим отъездом в Америку мы с Лелей страшно поругались. На нашем местечковом телевидении был объявлен конкурс ведущих – сидеть перед микрофоном и рассказывать об успехах. Леля пошла на конкурс, ничего мне не сказав.

Когда я узнала, что моя родная сестра получила место стажера на телевидении, я чуть не прибила ее.

– Ты просто завидуешь! – кричала Леля.

– Если бы ты не была такой гадиной, это тебе пришлось бы завидовать! Я всю жизнь мечтала о телевидении! Я бы туда прошла!

– Может, я и гадина, но, по крайней мере, не дура – плодить себе конкурентов!

Я поклялась никогда больше не разговаривать с предательницей и укатила в Штаты. В принципе первые несколько лет я даже держала слово – телефонные переговоры с СССР стоили безумно дорого.

Вместо этого мы обменивались письмами. Леля писала, как весело и интересно проходит ее телевизионная жизнь: «Наш канал теперь популярнее Останкино. По вечерам мы выпускаем в эфир заграничные фильмы. Только там дубляж какой-то дурацкий – за всех говорит гнусавый мужик».

С не меньшим ехидством я отправляла ей фотографии со статуей Свободы, конструктор «Лего» для Иннокентия (будущего Джоша) и теплые колготки для нее самой. Чтоб знала!

Как я готовилась к своему первому возвращению на Родину! Одних шляп с полями было заготовлено пять штук. В рюкзак они не влезли, и мне пришлось сложить их одну в одну и повесить на спину.

Багажную тележку в Шереметьево я не нашла. Напялила шляпы на голову, взвалила рюкзак на плечи…

– Господи! – ахнула Леля, увидав меня в толпе.

Но дальше все пошло так, как надо. На фоне постперестроечной разрухи мои рассказы звучали легендами об Эльдорадо. Разумеется, я опускала некоторые подробности вроде хронической нищеты первых лет: я хотела выглядеть победителем.

Леля слушала затаив дыхание. Глаза ее горели. И тут мне захотелось сделать шикарный жест.

– Хочешь, я помогу тебе эмигрировать?

План эмиграции разрабатывался недолго. Американское посольство мы обдурили безо всяких проблем. Леля с сыном попросили визу и сказали, что у них в России остается папа. А Коля попросил визу, поклявшись, что у него дома жена и ребенок. Американцы тогда были наивными и всему верили.

Я решила разместить Лелино семейство у себя. Воображение рисовало мне идиллические картины: вот мы с сестрой гуляем вдоль океана; вот она, преисполненная благодарности, помогает мне мыть полы… Хре-на! Мы с ней поссорились в первый же день. Она потребовала утюг, чтобы отгладить Иннокентию трусы, а я сказала, что у нас тут белье не гладят. Ну и покатилось…

– Теперь понятно, почему вы тут все жеваные ходите!

– А вы моетесь раз в неделю!

– А вы жвачку все время жуете!

– А вы водку все время лопаете!

– А вы жирные!

– А у тебя совести нет! Я тебя приютила, а ты меня оскорбляешь!

В результате обе ревели.

«Я – баба Капа! – думалось мне. – Ведь один в один все повторилось!»

Леля довольно быстро сумела выхлопотать статус беженки, пострадавшей от КГБ (который к тому времени уже не существовал). Врать убедительно и проникновенно она умела на профессиональном уровне.

Иннокентий пошел в школу. Вернулся оттуда, заикаясь от ужаса.

– У нас учительница – Баба-яга! – сказал он о мисс Пэм, пожилой тетеньке африканского происхождения.

Коля вложил почти всю наличность в автоматы по продаже бабл-гама, газировки и сэндвичей. Бизнес его продвигался туго. Он думал, что это самая непыльная из работ: заправил автомат товаром и гуляй. Но оказалось, что жвачку любят муравьи, газировку – бактерии, а сэндвичи не любит никто – даже покупатели.

Вскоре на Колю подали в суд – какой-то придурок кинул в автомат кирпичом и получил в глаз осколком. Колю обвинили в недобросовестном отношении к клиентам: на его автомате не было знака «Не разбивать тяжелыми предметами».

Леля помчалась в церковь молиться о справедливости, и Господь ее услышал: судья постановил, что истец не прав, и взыскал с него издержки.

Леле так понравилось общаться с Господом, что она подрядилась торговать иконками в церковной лавке.

– Почем у тебя Иисус? – спросила я.

– По тридцать.

– Серебреников?

Леля в очередной раз обиделась, собрала манатки и съехала от меня подальше.

Сейчас у нее свой бизнес. Она шьет облачения всем попам без различия конфессий: архиерейские митры, еврейские талиты и кардинальские шляпы. Но во все еретиковские одежки она тайно зашивает молитву о спасении души.

Интервью с кумиром

[2 января 2006 г.]

Играли с Зэком в интервью:

Корреспондент: Вы неоднократно заявляли, что вас устраивает ваш брак. Но, наверное, в юности вы иначе представляли себе будущую супругу?

Зэк: До 12 лет я очень хотел жениться на контролерше из соседнего кинотеатра: тогда бы мы с друзьями ходили бесплатно в кино. К тому же у нее на руке был протез со специальными щипцами. Мужу она наверняка дала бы посмотреть, как там все устроено.

Корр.: Вы действительно верите, что вы с Мардж предназначены друг для друга?

Зэк: Ну посудите сами: я храплю по ночам, а она не просыпается. Я терпеть не могу убираться, а у нее есть домработница. Я люблю петь в душе, а у нее нет слуха – и ей даже нравятся мои песни. По-моему, это знаки свыше.

Корр.: О чем вы с ней говорите?