Но лучшим типом всех «сподвижников» Петра, подвизавшихся в происках и заискиваниях, служит Артемий Петрович Волынский. Молодой гвардейский солдат в 1700-х годах, он в 1715 году, в чине подполковника, был посланником в Персии, а в 1718-м, на тридцатом году от роду, был генерал-адъютантом государя и губернатором Астрахани. Волынский, бесспорно, был человеком не из дюжинных, способный, энергический, вполне обвеянный духом нового времени, эпохи преобразований России, но в то же время далеко не чуждый интриг и стремлений выкопать яму ближнему и на его разбитом счастии построить свое собственное. Тщеславный, честолюбивый, он любил интриговать и уж с этого времени стал известен за «смутника». Честолюбие было главною пружиною всех действий Волынского; желание выдвинуться вперед, сделать во что бы то ни стало блестящую карьеру руководило всеми его и хорошими, и дурными поступками. «Надобно, когда счастье идет, не только руками, но и ртом хватать и в себя глотать», – говаривал Артемий Петрович и, верный своей цели, все-таки старался иметь в сильном фаворите государыни «сердечного и наивернейшаго друга и брата». И не мудрено: этот «друг и брат» спасал его от разных бед; выставлял его действия в лучшем свете, делал «напамятования» о наградах и проч. Вызывалось это радение у корыстного немца не одними комплиментами со стороны Артемья Петровича, но и разными услугами и более или менее ценными подарками; вообще найденные нами в государственном архиве письма Артемия Волынского к Монсу – материал далеко не безынтересный для характеристики типической личности будущего кабинет-министра, любопытный в то же время и для знакомства с фаворитом Катерины Алексеевны.
Волынский приехал в Петербург в декабре 1718 года; как человек, близко знакомый с внутренним состоянием Персии и отношениями как ее, так и кавказских народов к юго-востоку России, Волынский, по мнению Петра, был очень пригоден на посту астраханского губернатора; вот почему государь требовал скорейшего его отъезда.
Мы уже видели, как тяжело было Артемью Петровичу расстаться с двором, среди которого ему, бойкому, ловкому, красивому и остроумному генерал-адъютанту, несравненно легче было пожать и чины, и награды, нежели в прикаспийских степях. Надо было, однако, покориться: пред государем отделываться от службы, и притом человеку, для него «потребному», было трудно, и вот, скрепя сердце, Волынский пишет (из Москвы) к «другу и брату»: «…дале 7 числа сего месяца (февраль 1721 года) не буду мешкать и брося все, поеду всеконечно… а здесь живучи, уже от страха сердце надселось… Прости, мой батюшка, друг мой Виллим Иванович, прошу вас, ежели буду жив, не оставить, а буде умру, поминать…». Но, готовясь принять смерть в ненавистной ему Астрахани, Волынский просит доложить государыне, что он подарил в ее можайские вотчины для завода «изрядных жеребцов».
В обещанный «термин» – 7 февраля – Волынский не выехал и еще два дня спустя «доносил» Виллиму Монсу, «только тайно», об астраханских вестях, будто идут к «Терку незваные гости, которых хотя не хочется, однако ж встречать надобно, ибо оставить нельзя, чтоб не потчивать»; жалуется, что для этого потчиванья в его распоряжении будет не более 3000 против 30 000; просит похлопотать о присылке ему войска, о поднятии в подмогу донцов, но будет ли или нет «ко мне прибавок», «но не иттить (мне) невозможно и пойду, конечно, хотя пропаду; а то причтут, что у меня матушкино сердце, которого во мне и с робятских лет не бывало». С худо скрытым недовольством явился Волынский в свой пашалык; нет ничего удивительного, что все представилось ему в самом дурном виде и, быть может, действительно дурное – он не поленился расписать докладчику государыни в самых черных красках. Судя по его письму (от 23 июня 1721 года), Астрахань была в то время пустою и совсем разоренною; стены крепости во многих местах развалились, башни были близки к падению; в пяти полках гарнизона едва набралось 2000 годных фузей,[12] «драгунских лошадей по табелю только одна, а мундиров как на драгунах, так и на солдатах ни на одном», и проч. описывалось в том же роде.
Такого рода описание делалось, разумеется, не без того, чтоб представить собственные труды затруднительнее, а результаты их блестящими. «Поистине, – восклицал Волынский, – что ни вижу, все надобно вновь делать! И такая пришла на меня напасть, что не знаю, за что приняться…» Горько жаловался Волынский, что вот-де неприятель все разорил и пограбил около Терка и гребенских казаков, «о чем как в сенате, так и в коллегии, чаю, не одну стопу бумаги измарали, но резолюции ниоткуда нет». Губернатор убедительнейше просил Монса поторопить кого следует высылкой ему подкрепления, без чего ему доводится идти против неприятеля с двумя тысячами кой-как обмундированных и вооруженных солдат да нескольких тысяч калмыков.
Письма Волынского вызывали со стороны Монса разные «дружеские благодеяния», и Артемий Петрович благодарил государыню арапом с арапкою и с двумя арапченками, а фаворита ее – лошадью с серебряным мундштуком и турецким седлом. О своем «каторжном житье» Волынский доносил особым прошением к государыне, в котором излагал все свои нужды. «И притом вас, моего государя и друга, – писал астраханский губернатор, – прошу оное (челобитье) ея величеству наедине вручить. А прочел бы (ей) Алексей Васильевич (Макаров). Того ради извольте излучить, чтоб он тут был; а вас чрез Бога (т. е. ради Бога) прошу показать свою дружескую ко мне милость в предстательстве к ея величеству».
Терские дела кончились удачно. Отряды Волынского «порубили и в полон побрали, сколько смогли, и бродили по болотам и по степям, как хотели. И так счастливо сию начатую на востоке компанию окончив, – шутит Волынский, – а шпаги из ножен не вынимал».
Из взятых трофеев Артемий Петрович побил челом Монсу «изрядным мальчиком», а Матрену Балк полпудом кофе; да и было за что дарить: стараниями Виллима Ивановича в январе 1722 года состоялся указ ехать Волынскому в Москву.
«И не знаю, – отвечал губернатор, – какое благодарение могу приписать, понеже сие выше моего ума дело… лечу… не токмо руки, но следы ног их императорскаго величества… радуюся всеподданнейше целовать!..» В ожидании чего посылал он от «простоты своего усердия» астраханской дичи: драхв, фазанов и кабаньих поросят.
На лету к вожделенной цели с Волынским случилось несчастье: не доезжая Царицына, он провалился было в полынью (февраль 1722 года) и едва спасся: замочил весь багаж, но забыл все беды и убытки (так уверял в письме к Монсу из Царыцына) при мысли о скором свидании с их императорскими величествами и с ним, сердечным братом. «Паче другова убытка, – приписывал Волынский, – зело мне жаль перуков, понеже что было все, тут же и любимые ваши два, никуда не годятся. Перуки все полиняли, только остались черные, и те без глянса. Я, вас, моего друга и брата, прошу потрудиться два перука, тупе и около полдюжины чулков (если у вас цветных нет) сыскать. Однако ж я слышу, что и вас заставила неволя щеголять, и рубашки, уже слышу, что начали вы с манжетами носить, что за великое удивление почитаю, и вовсе не буду верить, нежели глазами моими увижу».
Извещая о своем несчастии, Волынский был уверен, что оно будет доведено до сведения государыни и, разумеется, увеличит милость ее к человеку, жертвующему жизнью, чтоб только скорее пасть к ее стопам. С не меньшею обстоятельностью Волынский просил Монса приготовить ему квартиру в слободе Немецкой, чтоб только быть ближе к Преображенскому (где жили в это время государь с государыней) «и к вам бы быть ближе».
В 1723–1724 годах Волынскому довелось оправдаться пред государем в разных астраханских его противностях: тут-то помощь Монса особенно явилась необходимою, и Монс хлопотал с обычным успехом за друга-дарителя…
Но особенно сторицею вознаградились Монсу услуги царице Прасковье Федоровне.
Читатели наши, без сомнения, помнят, как глубоко потрясена была старушка ссылкой ее любимца Василия Алексеевича Юшкова в 1723 году; судьба, однако, в лице Виллима Ивановича, дозволила ей увидеть Юшкова на свободе. Свобода была куплена 2000 рублями наличных денег (из них половину дал Юшков); кроме них царица Прасковья подарила Монсу два места под Петербургом, близ Стрельны; места эти вытягивались вдоль морского берега по тысяче сажен в длину да по сотне в ширину и с пашнею, лесом, сенным покосом и всеми угодьями отошли в вечное владение Виллима Ивановича, а промеж тех мест в средине стоял двор, также подаренный ему царицей, и на том дворе было разное строение. Юшков, кроме денег, поднес своему освободителю серебряный сервиз.
