Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Боже, неужели вы так долго делитесь впечатлениями о назначении в нашу «Шапку»? – Звонила Кейт Урбан, режиссер «Шапки», сорокалетняя одинокая дама, сумевшая за полгода из замухрыжистой передачи с расхожим набором народных песенок сделать стильное обозрение, из которого едва ли не каждая пятая песня становилась хитом. Стив знал, куда ее поставить. – Не будете ли вы столь любезны, Патриция, чтобы спуститься к нам в «троечку» и познакомиться поближе. Мы не привыкли терять время зря.

И уже после обеда Пат в костюме канадской фермерши улыбалась перед камерой, за которой стоял добытый режиссершей в вечное пользование лучший оператор павильонных съемок.

– Дамы и господа! «Музыкальная Шапка» телевидения «Гранада» знакомит вас с лучшими исполнителями кантри-мьюзик. «Музыкальная Шапка» уверена, что с нами вы почувствуете себя так, будто каждая звезда пришла прямо к вам домой. Сегодня у нас – и у вас – в гостях несравненная Мэри Чапин с «Ковбой, забери меня с собой!» и «Папа не хочет продавать нашу ферму».

В это время Мэтью проходил паспортный контроль на бельгийской таможне.

* * *

Следующие несколько дней Пат пропадала на студии с утра до вечера. Работы оказалось много, но самое главное – она просто влюбилась в Кейт Урбан. Кейт очень высоко ценила себя и умела заставить работать любого, не тратя ни лишних слов, ни лишнего времени. Будучи режиссером, что называется, от Бога, она не только генерировала идеи – таких людей на студии было немало, и существовал даже целый «мозговой штаб», проекты которого доводились до реализации другими сотрудниками, – идеи рождались у нее в голове уже готовыми к осуществлению. Для Пат Кейт оказалась настоящим кладезем, и в два-три дня девушка, вообще склонная к подражанию, стала даже говорить, подражая грассирующему французскому «р» Кейт.

Пат нравились и ее холодная стильность, и полная раскованность пластики, и та отстраненность, с которой Кейт держалась с людьми, и особенно с мужчинами.

Они пили свой двенадцатичасовой кофе в «синем» кафе. Все кафе телецентра были расписаны в разные цвета и назывались соответственно.

– В «цыпленке», в пять.

– Сегодня Лила заболела, кофе дрянь, в «корриду» не ходи.

– Девочки, девочки, в «синюхе» сам Джон Андерсен! – только и слышалось в лабиринтах телецентра.

Кейт ленивым, но точным движением длинного без всякого маникюра пальца стряхивала пепел в пустую чашку.

– Как вам удается быть такой… совершенной? – не выдержала Пат, всегда с радостью принимавшая чужие достоинства.

Кейт ласково посмотрела на девушку, и улыбка тронула ее твердые яркие губы.

– Видите ли, Патриция, все, что для этого надо, – это почувствовать запах времени. Ведь у каждого времени – свой запах. Можете себе представить, как пахнут розовые лепестки, пролежавшие в какой-нибудь шкатулке лет двадцать?

– Да, – улыбнулась Пат, тут же вспомнив мамину сандаловую шкатулку, привезенную прадедушкой из Индии. В ней хранились венчальные свечи родителей, и, когда девочка открывала ее, в воздухе расплывался слабый аромат, рождавший, однако, целый рой смутных образов и неуловимых воспоминаний. – Да, но только на очень короткий миг, так что не успеваешь ничего осознать.

– В этом-то все и дело. Если ты сможешь улавливать, понимать и хранить запах времени в любом его виде – у тебя будет интересная и полноценная жизнь.

– Только это? А… любовь? – Пат с какой-то ревнивой обидой представила себе смуглое лицо Мэта после ночи любви и сразу же ощутила тяжесть своих грудей.

Кейт медленно опустила ресницы.

– О да. Но надо уметь быть свободной волчицей. Впрочем, нас уже давно ждут в аппаратной.

Весь день слова Кейт Урбан не выходили у Пат из головы. Она любила сама и носила под сердцем самое убедительное доказательство любви к себе; она выросла в абсолютно гармоничной семье и видела родительские отношения, полные самых преданных, самых романтических чувств; наконец, все песни, все разговоры, да и вообще, как казалось Пат, вся культура построена именно на любви – и вдруг женщина, явно созданная для страстей, говорит такое…

А вечером, в пустом доме, ее охватила чудовищная тоска по Мэту. Она поднялась наверх и бродила по залу, тычась носом в разбросанные вещи, как брошенный щенок, падала на индейские одеяла и гладила свое тело, представляя, что это его руки гладят ее, и едва ли сознавая, что занимается самой настоящей мастурбацией, к которой всегда относилась весьма презрительно. Потом она поставила «Пенни Лейн». Потом спустилась вниз и выпила бокал оставшегося после вечеринки так любимого Мэтом белого божоле. Потом решилась позвонить родителям, что в последние месяцы в сумятице разрывавших ее страхов и надежд делала редко. Честно говоря, она просто боялась, что мать, благодаря своей любви к ней и отлично развитой интуиции, сразу же поймет все.

К телефону подошел отец, и это было удачей.

– Здравствуй, Бу, это я, у меня все прекрасно, – сразу же затараторила Пат, не допуская лишних вопросов. – Погода для здешних мест неслыханная – снегу, как в нашем лесу, не слезаю с лыж. На студии мне дали вести новую передачу, смотрите ти-ви «Гранада», понедельник и пятница в полдень по нашему восточному времени, если у вас берет.

– Подожди, томтит,[5] не трещи. – Отец с детства называл ее так за тоненький жизнерадостный голосок. – Как у тебя с деньгами?

«Бедный папа, – мелькнуло у Пат, – деньги всегда так давили на его баронетство…»

– Ну, папа, здесь вообще нет этой проблемы! Я сняла дивный домик, крошечный, но очень английский… – На другом конце океана отец одобрительно хмыкнул, но тут же снова обеспокоился:

– Дом – на одного человека!?

«Начинается! И зачем я ляпнула про дом? Они там живут прямо прошлым веком. И притом нищим веком…»

– Папочка, в Америке так принято. Ну какая же я ведущая, если у меня и жилья-то приличного нет? Это не так дорого, как тебе кажется. – Ах, если бы он знал, что на этот домик уходил почти весь ее гонорар! Правда, Мэт, никогда не нуждавшийся – ни в юности, подрастая в очень обеспеченной семье художника и психоаналитика, ни сейчас, получая за свои выступления неплохие деньги, – обеспечивал ее очень щедро.

– Когда ты приедешь? Мама без тебя совсем загрустила. Ведь прошло уже полтора года…

Пат прыгнула в ледяную воду:

– Я приеду на Новый год. Точно. Я так соскучилась! – И она вдруг заплакала. Все душевные и телесные мучения последнего месяца выплеснулись в этом отчаянном детском плаче, которого Пат ни разу не позволила себе за это время… Собравшись с силой, она на какое-то время удержала рыданья и почти весело сказала в коричневую мокрую трубку: – Теперь веришь? Ну все, вон гости идут, целую вас обоих и люблю!

Пат плакала долго, пока ее снова не скрутил жестокий приступ рвоты. Еле передвигая каменные ноги и чувствуя, что почти теряет сознание, она выбралась на крыльцо, чтобы вдохнуть морозного воздуха.

На каменных ступенях белел конверт с бельгийской маркой.

* * *

Сразу забыв обо всем, Пат схватила письмо и какое-то время просто стояла на ступенях с отчаянно колотившимся сердцем. Мэт помнит о ней! Помнит настолько, что не выдержал и написал письмо! Об этом она не смела и мечтать. Глотая плотный холодный воздух и прижимая письмо к груди, Пат стояла как в забытьи. От конверта к ней шли горячие таинственные токи.

Сколько она простояла так, полуодетая, с зареванным, запрокинутым в небо лицом, Пат не помнила, но, в конце концов, ей все-таки стало холодно. Медленно она прошла в дом и, сев прямо на пол в холле, разорвала толстую белую бумагу.

Сначала высокие узкие буквы плясали перед ее глазами какой-то бешеный танец, но постепенно стали складываться в слова, а затем и в строки…

«…и тогда во мне прозвучал взрыв радости, нового открытия этой радости и знания того, что значит быть живым. О, быть живым, самому распоряжаться своей судьбой и делать ее радостной – это было открытие. Время катилось дальше, и годы уходили, как волны, и наступила власть цветов…»

вернуться

5

Синица (англ.).

8
{"b":"113713","o":1}