Побелевшая до синевы Пат лежала в луже извергнувшейся из нее желчи, скорчившись и обхватив руками живот. Но веки ее еще слабо трепетали, и пульс, хотя и очень слабый, ему удалось прощупать. Стив знал, что делается в подобных случаях, но поступить так с беременной женщиной не решился. Он только приподнял ее повыше на подушки, чтобы легче было дышать, и попытался определить время, когда произошла трагедия. Выходило, что прошло никак не меньше тридцати-тридцати пяти минут. «Плохо. – Стив прикусил губу. – Ее, наверное, откачают, но малыш не выдержит. Слава Богу, хоть лекарство известно». – И он сунул в карман надорванную зеленую упаковку.

Машина приехала ровно через семь минут, и пока двое молодых врачей в сиреневых халатах что-то делали с Пат в спальне, Стив четко и быстро дал нужные сведения сестре, не вдаваясь в лишние подробности.

– В таком случае мы увозим вашу жену, мистер Шерфорд, в Елизаветинскую клинику, это по их профилю. Через полчаса свяжитесь с нами по телефону восемь-сто один-двести один, мы дадим вам уточненный прогноз. Ехать с нами сейчас не имеет смысла.

Пат вынесли на носилках, и через мгновение Стив услышал, как взревел мотор мощного медицинского «форда».

«Надо бы здесь убрать, – как-то безразлично подумал он, глядя на грязные простыни и запачканный пол. – А впрочем, все равно: сюда она больше не вернется, как бы дело ни повернулось». Стив постоял у лестницы, а потом, явно на что-то решившись, махнул рукой, заказал по телефону ужин на две персоны, достал из внутреннего кармана фляжку с коньяком и медленно, как во сне, поднялся наверх.

Там он быстро нашел то, что так долго искала и не смогла найти Пат. Растворив порцию в крышечке от фляжки, он спокойно выцедил содержимое, развалился на скомканных индейских одеялах, пропахших любовью и травой, и ушел в затейливые грезы своей юности. Это был его последний привет Мэтью Вирцу…

Вернул Стива к действительности пронзительный женский крик, и через минуту в зал ворвалась Жаклин.

– Господи, что случилось!? Где Пати? Что вы тут делаете? Да скажите же, что…

Стив ленивым, но властным жестом зажал ладонью щебечущий ротик.

– Все в порядке. То есть пока все живы. Изменить все равно ничего нельзя. Иди ко мне. – Француженка попыталась возмутиться, но, уронив ее в индейские одеяла, только что бывшие оазисом под Тебессой, Стив накрыл ее своим большим стовосьмидесятифунтовым телом.

В это время в клинике святой Елизаветы к Пат вернулось сознание.

Сознание возвращалось постепенно.

Сначала это была маленькая светлая точка, но, постепенно увеличиваясь, она достигла размеров спичечного коробка, затем книги, и, наконец, Пат увидела над собой уже полностью свободное от темноты пространство.

Потом пришли звуки: что-то ровно гудело, и где-то слышны были человеческие голоса. Последней вернулась память – сначала уводящие в небытие веселые огни, затем высокая белая стена, по которой она куда-то карабкалась и… Мэта больше нет. Она выжила, а его нет. Нет! Пат, как ей показалась, отчаянно закричала, но прозвучал лишь слабый, еле слышный стон.

Правда, тут же появилась высокая сестра с непроницаемым пергаментным лицом. Склонившись над Пат, она что-то записала в блокнот и похлопала девушку по щеке.

– Все нормально, миссис Шерфорд. Плод жив.

– Где я? – одними губами прошептала Пат.

– Палата интенсивной терапии. Сейчас вам сделают укол, и вы постараетесь уснуть. Если что-то понадобится – вот зеленая кнопка. – И сестра ушла, прямая как палка.

Два дня Пат провела, равнодушно подставляя свое тело рукам врачей и сестер и проваливаясь, будто в вату, в пресные сны без видений. Она стала чистым листом бумаги, без надежд и желаний. На третий день ее перевели в отдельную уютную палату со множеством цветов и с незаметными тонкими решетками на окнах. Но и здесь она осталась такой же безразличной и покорной. Целый день Пат лежала на кровати, бесконечно, словно заевший проектор, представляя себе, как Мэтью в последний раз несет ее вниз по лестнице, и звериным слухом вслушивалась в те звуки, которых тогда, объятая страстью, не слышала, но которые были, должны были быть. Лицо Пат приняло настороженное выражение зверька, все время боящегося что-то упустить. Она уже собрала много звуков, она жадно копила и прятала их, опасаясь, как бы чужие люди не отобрали ее последнее сокровище, как уже отобрали возлюбленного. Особенно страшно становилось в сумерках.

И однажды – Пат давно уже не считала дней – в этот страшный час между днем и вечером дверь распахнулась, и вошел Стив. Пат мгновенно забилась в угол кровати.

– Ты пришел взять у меня мое богатство, как и они?

Но вместо ответа Стив улыбнулся, присел на кровать и крепко прижал девушку к себе. Гладя Пат по шелковым волосам и худенькой ссутулившейся спине, он помолчал еще немного, а потом просто и весело сказал:

– Нет, я пришел подарить еще большее богатство – сейчас мы с тобой уедем отсюда, уедем туда, где теплое море и живая трава под ногами. Ты будешь там придумывать свои новые замечательные передачи, а я – организовывать новые великие проекты. Но главное, мы будем вдвоем выращивать малыша: сначала в тебе, как цветок в оранжерее, потом в колыбельке, потом в доме, а потом в мире… Ну-ка, как он там? – И Стив смело положил руку на ее уже не скрываемый спортивным костюмом живот. – Вот так великан! Все. Пошли. Вещи уже в машине.

Личико Пат никак не изменило своего зверушечьего выражения, но она покорно опустила глаза, встала с кровати и пошла вслед за Стивом.

Они ехали в Ки Уэст, к благословенным Багамам. Все двадцать с лишним дней, которые Пат провела в клинике, Стив разузнавал про лучших психотерапевтов и изучал новые методики. В конце концов, он совсем запутался во всех этих биоэнергетиках, вегетотерапиях и черт знает, чем еще – Пат же, как сообщали в клинике, таяла на глазах. И тогда Стив махнул рукой на свои принципы и позвонил Руфи.

«Прекрасная креолка» выслушала его совершенно спокойно, не удивляясь и не перебивая.

– Так ты говоришь о той девице с телевидения «Гранада», которая решила в чем-то убедить меня своим пузом?

Такого Стив не мог предвидеть никак.

– Ты виделась с ней, Руфь?!

– Разумеется. Она примчалась в институт, как сумасшедшая, едва мы вернулись из Швейцарии, стала просить показать могилу и демонстрировать свой живот.

– И ты… Ты ей отказала?

– Мой сын – это только мой сын, Стив. Страшная догадка пришла в голову Шерфорду.

– Когда это было, Руфь, вспомни, пожалуйста!

– Ты хочешь сказать, что я своим отказом вызвала ее суицид? Не смеши, милый, и не забывай, что я психиатр. В том состоянии, в каком я ее видела, она все равно предприняла бы эту попытку. А днем раньше или позже…

– Но ты могла остановить ее, помочь…

– Я? Зачем? Они и так проходят через мои руки десятками.

– Но ведь это ребенок Мэтью!

– Большой вопрос. А если ты так в этом уверен, то и возись с ней сам.

– Именно поэтому я и разговариваю сейчас с тобой.

– а я-то думала, ты хочешь кое-чем как следует насладиться. Полагаю, мои таланты в этом заметно усовершенствовались.

– Черт! Руфь, прекрати. Мне действительно нужно спасти эту девушку. Это… Это дань моей, нашей с ним юности, долг остаткам того божественного, что было в нас…

Стив услышал, как Руфь закурила, и в трубке раздался уже совсем иной тон.

– Хорошо. То лето для меня тоже что-то значило. Не подпрыгивай, я не тебя имею в виду. Ей сейчас нужна только уверенность – абсолютная и безоговорочная – в том, что она кому-то нужна и кого-то может спасти. Может спасти и спасает – вот твой золотой ключик. Можешь ломать комедию сам, можешь заставить ее полюбить нерожденного бэби, это твое дело. Можешь, в конце концов, направить ее к каким-нибудь убогим или в резервацию. Она должна поверить в свои силы. Увези ее куда-нибудь подальше от печальных напоминаний и поближе к природе. Если что, вот телефон акушера, специалиста именно по таким барышням, ну, и моего коллеги в Нью-Орлеане.