— Лекарь приехал в хонайю на следующий же день. — Старик начал точно с того места, на коем прервал рассказ. — Он был молод и важен, и если бы искусство врачевания заключалось в умении хмурить брови, то этот юнец бесспорно был бы наилучшим. Отобрав у меня десять золотых, он осмотрел отца Даолы, заставил его покашлять, что тот и так делал беспрестанно, потом пустил ему кровь из вены на сгибе локтя и дал выпить глоток горькой настойки, от которой наш бедняга сразу стал еще и чихать. Я спросил лекаря, что за болезнь поразила старика (кстати, он был моложе меня лет на шесть), на что получил такой туманный ответ, какой даже не могу тебе передать, поскольку не запомнил ни единого слова. Лекарь уехал, а спустя всего луну отец Даолы поменял место жительства, переселившись на Серые Равнины. Странно, но ему за все время болезни так и не стало ни лучше, ни хуже, если не считать того момента, когда он выпил горькую настойку шарлатана…
После его смерти Даола совсем зачахла. Сердце мое сжималось от боли, когда я смотрел на ее бледное личико, слушал ее тихий голосок… Ах, Конан, как же я казнил себя за то, что два года назад поддался глупому мальчишескому порыву и ушел из дому! Впрочем, что толку говорить об этом сейчас! Да и тогда тоже…
Жизнь наша текла ровно, без происшествий. По возвращении я не терял и мига попусту — занимался хозяйством, приводил в порядок дом и двор, разбирал тяжбы… Да, я забыл сказать тебе, что зловредный хон Гамарт без участия сенатора покинул сие место, утонув в ручье в тот самый день, когда я вновь ступил на порог своего дома, и добрые местные жители немедленно отправили прошение в Катму о новом хоне… Вот, ты видишь его перед собой. — Хон Булла смущенно потупился, словно и в этом чувствовал какую-то свою вину, но затем пухлые губы его дрогнули в улыбке и он — к облегчению Конана, который решил уже, что старик снова впадает в забвение — продолжил рассказ. — То было очень хорошее для меня время. День мой начинался еще затемно, а кончался поздней ночью. Я мало спал, но зато крепко и спокойно, ибо усталый человек не знает бессонницы (если, конечно, он душевно здоров)… Даола, всеми силами помогая мне в делах домашних и общественных, ожила, и порою я даже замечал на обычно бледных щеках ее нечто похожее на румянец — то есть что-то розовое… Хотя, может, это была цветочная пыльца?..
Майло огорчал меня. От природы имея прекрасные качества, могущие только радовать родителя, он вследствие недостатка воспитания был капризен и склонен к истерикам, что, естественно, пугало и ужасало меня. Да, я сам был виноват. Я зацеловывал его и заваливал подарками, но никогда не спрашивал, о чем он думает, что ему нравится и что не нравится, любит ли он, как я, смотреть в ночное небо… Стоило мне не купить ему в Катме, куда я стал частенько наведываться по делам хонайи, ту игрушку, которую он просил, и он с визгом бросался на пол, начинал кататься и кувыркаться, бить кулачками себя по голове… О, Митра, я не знал, что мне делать. А к тому времени ему исполнилось уже шесть лет, и что я мог ожидать в будущем от этого ребенка… Бр-р-р… Теперь-то мне это известно… — Последние слова хон Булла произнес шепотом, воровато при этом оглянувшись по сторонам.
— Ну, а дальше? — зевая, спросил Конан, коего совершенно не трогало плохое воспитание Майло.
— Дальше? Дальше наш дом посетила великая радость — однажды утром Даола объявила мне, что ждет ребенка… Клянусь тебе, я в жизни не испытывал подобных чувств! Душа моя ликовала, и каждое с тех пор мгновение было для меня праздником!.. Вот теперь я хотел жить. Я так хотел жить, Конан, что стал все время бояться умереть. Нет, я не был мрачен и хмур — напротив! Я веселился как умел! Но при этом часто вздрагивал от странного и внезапного ощущения пустоты внутри… Сие, наверное, и называется страхом… А что, если сердце мое разорвется вдруг и я уйду на Серые Равнины прежде, чем увижу своего ребенка? Это может случиться в поле, во дворе, в доме; это может случиться, когда я буду есть или спать; это может случиться, когда я буду играть в кости…
Такими мыслями я поделился как-то с друзьями. Они поняли мой страх, но помочь ничем не могли, кроме разве что слов участия… Но один из них — старый, давно отошедший от дел купец Менельс сказал: «Я знаю средство против страха!» С надеждою я спросил его, о каком средстве он ведет речь, и он ответил мне так: «На северо-востоке нашей Коринфии, в Карпашских горах, живет древняя колдунья. Добраться к ней нелегко, ибо дикие звери и беглые разбойники лучшие стражи ее жилища. Но она — только она — может избавить тебя от любого чувства, если оно по какой-либо причине мучает тебя или неприятно тебе…» Тогда я подумал: «Что за беда — чувство? Оно ничем не угрожает моей жизни, так зачем же я потрясусь к старой ведьме, которая к тому же живет в Карпашских горах?» Так я решил и пошел спать. А на другое утро, поцеловав мою женушку и Майло, собрал свой видавший виды заплечный мешок… Да, Конан, и отправился в путь. Я должен был вырвать страх из моей души. Я знал, что если он не оставит меня, то я и в самом Деле могу умереть, потому что слабый человек есть лакомый кусочек для тварей с Серых Равнин…
Для бывшего бродяги переход из одного конца страны в другой — сущий пустяк. Так что добрался я туда довольно легко, чего нельзя сказать о моем восхождении на сами горы. Не буду утомлять тебя описанием встреч с гепардами и львами, с гиенами и змеями, а также с парой отвратительных рож — бандитов, бежавших сюда из Шема. Не раз я думал, что путешествию моему пришел конец, не раз сердце мое падало в желудок словно камень со скалы, но — я все-таки дошел.
Колдунья оказалась маленькой седой старушонкой с тонкими кривыми ногами и редкими желтыми зубами. Она злобно посмотрела на меня, лишь только я переступил порог ее развалюхи, но не прогнала. «Что нужно тебе, человек?» — проворчала она неожиданно низким и густым голосом. Я улыбнулся и сказал что. Тогда она молча протянула руку ладонью вверх — крошечной сморщенной ладонью вверх — и я положил туда пять золотых. Знаком она велела мне сесть, а потом, мерзко усмехаясь, сообщила: «В тебе нет больше страха. Ты прошел через Карпашские горы, где мог погибнуть четырнадцать раз (я потом подсчитал — именно четырнадцать), и страх ушел из твоего сердца. Теперь ступай домой».
Первые несколько мгновений я боролся с сильным желанием ее убить. Для чего же я проделал такой путь? Для того лишь, чтоб узнать, что я могу преодолеть свой страх? Да я в жизни своей прошел тысячи дорог, и не раз подходил к краю пропасти Серых Равнин!.. Но потом я решил, что сие хороший урок для меня. Кто виноват в том, что я, старый дурень, потащился в Карпашские горы за колдовскими чарами? А пять золотых… Митра свидетель — мне не жалко. Только зачем ей деньги? Впрочем, это было не мое дело… Итак, я сдержал негодование; поднявшись, я низко поклонился ей и пошел к выходу. «Погоди!» Я обернулся. На тонких бледных губах ее уже не было ухмылки: она смотрела на меня сурово и даже с каким-то отвращением. «Дай мне еще пять золотых, и я скажу тебе нечто важное». Я дал. «Через пять лун у тебя родится дочь. Я хочу навестить ее». Честно говоря, мне не слишком понравились ее слова. Нет, не потому, что у меня будет не сын, а дочь — сын у меня уже был, и для полного счастья мне не хватало как раз таки дочери. А потому, что я не понимал, зачем ей сдалось навещать моего ребенка. Но тут же я подумал, что ее алчная душонка просто жаждет еще денег и надеется легко получить их у такого непроходимого глупца, как я. Что ж, пусть ее! Я кивнул, соглашаясь принять старуху в день рождения моей дочери, и вышел из хижины.
Обратный путь оказался несколько проще: я чуть не погиб всего шесть раз. Потом, в городе Шабароне, что близ Карпашских гор, я купил на оставшиеся деньги лошадь и припустил во всю прыть к себе в хонайю. Даола ждала меня с нетерпением, и Майло, кажется, тоже. Радость ожидания дитя скрашивала каждый наш день, и страх более не мучил меня — теперь я почему-то был уверен, что буду жить долго, очень долго. И вот спустя ровно пять лун с того самого дня, как я посетил колдунью, моя милая женушка разрешилась от бремени — чудесной девочкой, такой курносенькой черноглазенькой малышкой с небольшим родимым пятнышком в форме звездочки на левой коленке. К вечеру того же дня в хонайе появилась и колдунья…
