А между тем эти темные и верховные силы и являются настоящими двигателями истории. Человек действует, а они его направляют и часто — совсем наперекор самым очевидным его интересам. Эти-то таинственные нити и двигали всеми этими блестящими марионетками, о слабостях и подвигах которых рассказывают нам книги. Благо­даря отдаленности их эпохи, мы часто знаем лучше, чем знали они, самые сокровенные причины их действий.

Опасность настоящего момента лежит в бессознательной работе нашего духа, создаваемой различными влия­ниями. Мы снова охвачены теми же чувствами болезненного гуманитаризма, который дал уже нам революцию, самую кровавую в истории, террор, Наполеона, гибель трех миллионов людей и страшное нашествие, вызванное его наследником. Какую услугу оказало бы человечеству благодетельное божество, которое уничтожило бы гибельную расу филантропов и, уж заодно, не менее гибельную породу болтунов!

Но опыта, сделанного сто лет назад, оказалось недостаточно, и возрождение этого самого смутного гуманита-ризма, — гуманитаризма слов, а не чувств, гибельного наследия наших старых христианских идей, — стало самым серьезным фактором успеха современного социализма. Под его разлагающим и бессознательным влиянием правя­щие классы потеряли всякую веру в справедливость своего дела. Они все более и более уступают вожакам, требова­ния которых расширяются по мере уступок. Эти вожаки будут удовлетворены лишь тогда, когда возьмут у против­ников все — и состояние и жизнь. Историку будущего, когда он узнает разрушения, причиненные нашей слабо­стью, и распадение цивилизаций, которые мы так плохо защищали, будет очень легко показать, насколько неизбеж­ный заслуженны были эти бедствия.

Не следует надеяться, что нелепость большей части социалистических теорий может помешать их торжеству. Эти теории содержат в себе не больше невероятных химер, чем религиозные верования, столь давно управляющие душой народов. Нелогичность верования никогда не мешала его распространению. А социализм — гораздо более религиозное верование, чем рассудочная теория. Ему подчиняются, но его не оспаривают.

Во всяком случае, социализм как верование стоит неизмеримо ниже других религий. Религии обещали после смерти блаженство, призрачность, которого не поддавалась точному доказательству. Религия социалистов, вместо небесного блаженства, призрачность которого никто не может проверить, обещает нам блаженство земное, в не­осуществимости которого каждый может легко удостовериться. Опыт скоро покажет приверженцам социалистиче­ских иллюзий всю тщетность их мечты, и тогда они с яростью разобьют идола, которого почитали, прежде чем познать. К несчастью, такой опыт может быть сделан лишь при условии предварительного разрушения общества.

§ 2. ЧТО ОБЕЩАЕТ УСПЕХ СОЦИАЛИЗМА ТЕМ НАРОДАМ, СРЕДИ КОТОРЫХ ОН ВОСТОРЖЕ­СТВУЕТ

В ожидании часа своего торжества, который лишь очень немногим опередит час его падения, социализму суждено все расти, и никакой аргумент, подсказанный рассудком, не сможет побороть его.

А между тем, нет недостатка в предостережениях, делаемых как последователям новых догм, так и их слабым противникам. Все мыслители, изучавшие современный социализм, предупреждали об его опасности, и все пришли к одинаковым заключениям относительно будущего, которое он нам готовит. Было бы слишком долго приводить все их мнения, но не безынтересно будет привести некоторые из них.

Начнем с Прудона. В его время социализм был далеко не так грозен, как теперь. Насчет его будущности он на­писал страницу, справедливость которой оправдается, может быть, скоро:

«Социальная революция может привести лишь к ужасному перевороту, немедленным следствием которого бу­дет бесплодие земли и заключение общества в смирительную куртку, а если окажется возможным продлить такой порядок вещей хотя несколько недель, то и гибель от внезапного голода трех или четырех миллионов людей. Когда правительство будет без средств, страна — без промышленности и торговли; когда голодный Париж, блокирован­ный департаментами, не производящий никаких платежей, не имея никакого вывоза, сам останется без подвоза; когда рабочие, развращенные политикой клубов и забастовками, будут искать себе пропитание всякими средствами; когда государство будет отбирать у граждан серебро и драгоценности, чтобы отправлять их на монетный двор; когда домовые обыски будут единственным способом сбора податей; когда первый сноп хлеба будет насильно ото­бран, первый дом будет взломан, первая церковь- будет осквернена и зажжется первый факел; когда прольется пер­вая кровь и упадет первая голова; когда мерзость запустения распространится по всей Франции, — тогда вы узнае­те, что такое социальная революция. Разнузданная чернь, вооруженная, жаждущая мщения и разъяренная; пики, топоры, обнаженные сабли, ножи и молотки; притихший угрюмый город; полиция у семейного очага; подозритель­ность ко всякому мнению, подслушанные речи, подмеченные слезы, сосчитанные вздохи, выслеженное молчание; везде шпионство и доносы; неумолимые реквизиции; насильственные прогрессивные займы; обесцененные бумаги; внешняя война на границе, безжалостные проконсульства, комитет общественной безопасности, жестокосердный высший комитет — вот плоды так называемой демократической и социальной революции. Всеми силами я отвер­гаю социализм, бессильный и безнравственный, способный единственно только дурачить людей»[69].

Де Лавелей, несмотря на свою снисходительность ко многим социалистическим идеям, пришел почти к таким же заключениям, указывая, что вследствие победоносной социальной революции «наши столицы будут опустоше­ны посредством динамита и керосина с большим варварством и, главное, более систематично, чем Парижа 1871 году».

Великий английский философ Герберт Спенсер выражается не менее мрачно. Торжество социализма, говорит он, «было бы величайшим бедствием, когда-либо испытанным на земле, и окончилось бы военным деспотизмом».

Вышеозначенные заключения великий ученый развил в последнем томе своего «Трактата о социологии», пред­ставляющем заключение крупного труда, на который ушло 35 лет. Он обращает внимание на то, что коллективизм и коммунизм снова привели бы нас к первобытному варварству, и опасается, что эта революция произойдет в бли­жайшем будущем. «Эта победоносная фаза социализма, — говорит он, — не может быть продолжительна, но она произведет большие опустошения у наций, которые испытают ее, и доведет некоторые из них до полного разоре­ния».

Таковы, по единогласному мнению самых выдающихся мыслителей, роковые последствия водворения социа­лизма: сначала разрушения, о которых эпоха террора и коммуны может дать лишь слабое представление; потом неизбежная эпоха цезарей, этих цезарей времен упадка, способных возвести свою лошадь в консульское звание или приказать немедленно умертвить в своем присутствии всякого, кто посмотрел на них без должного почтения. На них, цезарей, которых однако терпели бы, как терпели их римляне, когда, утомленные междоусобными войнами и бесплодными распрями, они бросились в объятия тиранов. Этих тиранов иногда убивали, когда их деспотизм стано­вился уж слишком свиреп, ноне переставали заменять их другими до тех пор, пока не наступило окончательное разложение и совершенное порабощение варварами. Многие народы осуждены также подпасть под власть деспо­тов, которые может быть будут иногда и разумны, но в силу необходимости недоступны никакой жалости и не по­терпят ни малейшей попытки к возражению.

Действительно, ведь только деспотизм и может справиться с анархией. Все латинские республики в Америке подчиняются самому суровому деспотизму именно потому, что не могут избежать анархии.

За социальным разложением, порожденным торжеством социализма, неизбежно последовала бы ужасная анар­хия и общее разорение. И тогда скоро появился бы Марий, Сулла, Наполеон, какой-нибудь генерал, который водво­рил бы мир посредством железного режима, установленного вслед за массовым истреблением людей, что не поме­шало бы ему, как это не раз бывало в истории, быть радостно провозглашенным избавителем. Впрочем, он и был бы таким в действительности, так как за отсутствием военного деспота, народ, подчиненный социалистическому ре­жиму, так скоро ослабел бы, что немедленно очутился бы во власти соседей и был бы бессилен препятствовать их нашествиям.