Латинские народы, по-видимому, очень любят равенство и очень ревнивы ко всякому превосходству среди лю­дей; но в то же время легко заметить, что за этой кажущейся жаждой равенства скрывается сильная жажда к нера­венству. Они не могут переносить кого-либо выше себя, потому что им хотелось бы видеть всех ниже себя. Они тратят значительную часть своего времени на то, чтобы добиться титула или ордена, которые дали бы им возмож­ность с пренебрежением относиться к тем, кто этих отличий не имеет. Снизу вверх — зависть, сверху вниз — пре­зрение.

Если потребность в неравенстве у них и велика, стремление к свободе весьма слабо. Как только они ею облада­ют, они стараются ее отдать какому-либо руководителю, чтобы получать от него указания и правила, без которых они жить не могут. Они только тогда и играли в истории важную роль, когда во главе их стояли великие люди; и вот почему под влиянием векового инстинкта они их всегда ищут.

Латинские народы во все времена были большие говоруны, любители слов и логики. Почти не останавливаясь на фактах, они увлекаются идеями, лишь бы последние были просты, общи и красиво выражены. Слова и логика были всегда самыми опасными врагами этих народов. «Французы, — пишет Мольтке, — всегда принимают слова за факты». Другие латинские народы — то же самое. Было верно замечено, что когда американцы атаковали Фи-липпины¹, испанские кортесы² только и занимались произнесением пышных речей и устройством кризисов, при которых партии вырывали друг у друга власть, вместо того, чтобы постараться принять необходимые меры для защиты последних следов своего национального родового наследия.

Можно было бы воздвигнуть громадную пирамиду, выше самой большой египетской, из латинских черепов — жертв громких слов и логики. Англосакс преклоняется перед фактами и реальными требованиями жизни и, что бы с ним ни случилось, никогда не сваливает вину на правительство, очень мало обращая внимание на кажущиеся указа­ния логики. Он верит опыту и знает, что не разум руководит людьми. Человек латинской расы все выводит из логи­ки и во всех отношениях перестраивает общество по планам, начертанным при свете разума. Такова была мечта Руссо и всех писателей его века. Революция лишь применила их доктрины. Никакое разочарование не могло еще поколебать могущества этих иллюзий. Это то, что Тэн называет классическим умом: «Выделить несколько очень простых и очень общих положений; затем, не обращая внимания на практический опыт, сравнить их, сочетать меж­ду собой и из полученной таким образом искусственной комбинации вывести посредством небольшого рассужде­ния все заключающиеся в нем следствия». Великий писатель удивительно верно схватил в речах наших революци­онных собраний сущность этого умственного настроения:

«Пересмотрите речи, произнесенные с трибун и в клубах, доклады, мотивировку законов, памфлеты, всякие пи­сания, внушенные современными трагическими событиями: никакого представления о природе человека такой, какой она представляется нашим глазам повсюду, в полях и на улице; человека всегда представляют себе как про­стого автомата с хорошо известным механизмом. У писателей сейчас человек представляется в виде говорящей машины; в политике в настоящее время он обращается к машине для подачи голосов, до которой достаточно дотро­нуться пальцем в надлежащем месте, чтобы получить подходящий ответ. Никогда никаких фактов, а только одни отвлеченности, бесконечный ряд афоризмов о природе, разуме, народе, тиранах, свободе — своего рода надутые мыльные пузыри, без всякой пользы толкающиеся в пространстве. Если бы не было известно, что все это ведет за собой страшные практические последствия, то можно было бы думать, что все это только игра в логику, школьные упражнения, академические выступления, отвлеченные комбинации».

Общительность в латинской расе и особенно у французов сильно развита, но чувство солидарности у них чрез­вычайно слабо. Англичанин, напротив, мало общителен, но солидарен до мелочей со всеми людьми своей расы. Мы видели, что эта солидарность — одна из великих причин его силы. Люди латинской расы преимущественно руково­дствуются личным эгоизмом, англосаксы — эгоизмом общественным.

Это полное отсутствие солидарности, замечаемое у всех латинских народов, составляет для них один из наибо­лее вредных недостатков. Это — порок расы, и порок очень развившийся под влиянием их воспитания. Своими постоянными конкурсами и классификациями оно заставляет человека постоянно бороться с подобными себе и развивает личный эгоизм в ущерб общественному.

Отсутствие солидарности проявляется у латинских народов во всех мелочах жизни. Давно замечено, что Даже в играх французов с англичанами в мяч молодые французы всегда проигрывают по той простой причине, что англи­чанин, интересуясь успехом всей своей партии, а не своим личным, передает товарищу мяч, который сам не может удержать, тогда как француз старается удержать мяч у себя, считая, что лучше проиграть партию, чем видеть ее выигранной товарищем. Успех партии для него безразличен, он интересуется только своим личным успехом. Этот эгоизм естественно сопутствует французу и в жизни; и если он делается генералом, то может иногда случиться, что он представит неприятелю возможность разгромить товарища по оружию, которому он мог бы оказать помощь. Такие печальные примеры мы видели в нашей последней войне¹.

Этот недостаток солидарности у латинских народов особенно бросается в глаза путешественникам, посещаю­щим наши колонии. Я мог много раз убедиться в верности следующих замечаний Майе:

«Очень редко бывает, чтобы в колониях два соседа-француза не были между собой врагами. Путешественник, попавший в колонию, испытывает тотчас же ошеломляющее впечатление. Всякий колонист, всякий чиновник, даже всякий военный так язвительно отзывается о других, что невольно является недоумение — как эти люди не стреля­ют друг в друга?»

Люди латинской расы совершенно неспособны понимать чужие идеи и, следовательно, неспособны их уважать. По их мнению, все люди созданы по одному шаблону и, следовательно, должны мыслить и чувствовать одинако­вым образом.

Следствием этой неспособности является их крайняя нетерпимость. Эта нетерпимость проявляется тем ярче, что усваиваемые ими мнения, будучи чаще всего внушены чувством, оказываются недоступными никакой аргумента­ции. Всякого, кто не согласен с их воззрениями, они считают злонамеренным существом, которое надо преследо­вать, пока не удастся избавиться от него хотя бы и самыми насильственными мерами. Религиозные войны, Варфо­ломеевская ночь, инквизиция, террор — все эти явления суть следствия этой особенности латинского духа. Она навсегда сделает для них невозможным продолжительное пользование свободой. Человек латинской расы понимает свободу только как право преследовать тех, кто не так думает, как он.

Латинские народы всегда предъявляли доказательства большой храбрости. Но их нерешительность, непреду­смотрительность, недостаток единения, отсутствие хладнокровия, боязнь ответственности делают эту храбрость бесполезной, если только ими не командует сильная и умелая власть.

В современных войнах значение высшего командования все более и более уменьшается вследствие возрастаю­щего протяжения полей сражения. Берут верх такие качества, как хладнокровие, предусмотрительность, единение, методичность, и потому латинским народам трудно будет возобновить свои прежние успехи. Еще не так давно ум, красноречие, рыцарские доблести, литературное и артистическое дарования представляли главные факторы циви­лизации. Благодаря этим качествам, которыми латинские народы щедро одарены, они долго находились во главе всех наций. При промышленной, географической и экономической эволюции настоящего времени, условия для превосходства того или другого народа в жизненной борьбе требуют от него дарований, весьма отличных от пере­численных. Главное, что теперь дает перевес народу, — это настойчивая энергия, дух предприимчивости, инициа­тива и методичность. Этими качествами латинские народы обладают в очень слабой степени; их инициатива, воля и энергия все более и более ослабевают, а потому они должны были постепенно уступать место тем, кто наделен такими качествами.