Иванихин с ужасом смотрел на покойного Савельева и с еще большим ужасом — на седую старенькую Лиду и прочих бывших сослуживцев, которых не видел много лет. В их глазах он видел отражение себя самого. Такого, каким стал.
Он малодушно покинул кладбище, не дожидаясь окончания похорон.
Привычно зашел по дороге домой за бутылкой водки, подумал — и взял две. На всякий. За добавкой-то послать некого будет. Иванихин давно уже пил один.
Первую бутылку он вчера выпил почти не пьянея. Или, во всяком случае, ему так казалось. Воспоминание о Савельеве в гробу все не отпускало, никак не смывалось алкоголем. Мысли были четкие и отстраненные. Вернее — одна-единственная мысль. «А жизнь-то твоя — прошла», — словно произнес внутри Иванихина чужой голос.
— Жизнь прошла, — повторил Иванихин вслух, но слова были бумажными, легкими, столько раз сказанными до него, что протерлись от употребления, как ветхая купюра. Они не выражали того, что он чувствовал.
Прошла. Жизнь. Его. Не чья-нибудь — его! Как — прошла? Зачем? Почему?
Иванихин выпил еще, закрыл глаза и попробовал сформулировать иначе.
— Пока я тут отвлекся, — медленно проговорил он, — кто-то прожил мою жизнь.
Стало жутко.
И, как всегда, когда Иванихин пил в одиночестве, возникло ощущение чьего-то присутствия за спиной. Если обернуться, выяснялось, что там никого нет. Но если не оборачиваться, ощущение нарастало. Казалось, что некто вполне материальный, просто очень вежливый, внимательно слушает Иванихина, стоя у него за плечом. Иногда как бы дуновение чужого дыхания касалось иванихинского загривка, иногда ему казалось, что незнакомец отбрасывает легкую тень…
Хотя — почему «незнакомец»? Иванихин давно прозвал его для себя Черным человеком. Это имя будило в нем какой-то странный отзвук. Что-то из прошлого… или будущего?
Черный человек был прекрасным собеседником. С сыном, с бывшей женой, с невесткой, с внучкой, с приятелями и собутыльниками — со всеми нужно было говорить о них. И только с ним, с Черным, Иванихин мог поговорить о себе, о своей жизни.
Которая, как оказалось, прошла. Раз — и нет ее. Закончилась.
Впрочем, ни на что особо Иванихин пожаловаться не мог. Жизнь как жизнь, все как у людей. Вот разве что короткая получилась и бестолковая… Так это тоже, наверное, у всех так.
Иванихин вспомнил, как он вдруг встрепенулся лет после сорока — это когда обнаружил, что Толик как-то незаметно закончил лицей, поступил в университет и собирается жениться. Не прошло и года, как Иванихин заглядывал в коляску к сладко спящей Ксюшке, честно и безуспешно пытался припомнить, как выглядел Толик в ее возрасте, и удивлялся: «Я — дедушка? Я?» Тогда он остро почувствовал, что жизнь идет — и проходит. Засуетился, хотел было что-то в своей судьбе изменить…
Но тут Иванихина уволили по сокращению. Резонно, в общем-то, уволили. Иванихин не единожды думал, что пользы от его пребывания на рабочем месте — никакой. Другой вопрос, была ли польза от остальных сотрудников, начиная с начальства… Н-да.
Сосед Саныч пристроил Иванихина в контору, где работал кем-то вроде охранника, — себе в напарники. Двое суток они понемножку выпивали на работе, потом трое суток квасили дома… Через полгода Саныч умер — то ли печень не выдержала, то ли сердце отказало, — а Иванихин так и прижился сторожем. Даже на пенсию уходить не хотел: работенка сидячая, за много лет привычная, но что-то вдруг царапнуло по душе — решил уйти. Месяц назад он тихо, без церемоний и проводов, перебрался, как говорится, на заслуженный отдых. Думал, теперь будет уйма свободного времени, чтобы переделать все дела, которые давно собирался. Кстати, Савельева с Лидой навестить…
Вот и навестил. Вчера. На кладбище.
И сбежал.
А затем попытался в который раз — тысячный? десятитысячный? — спастись бегством от себя самого при помощи водки. И преуспел. На время.
Иванихин хрипло застонал и прижал пальцы к вискам.
Сквозь тусклые, как немытое окошко, воспоминания о последних двадцати с лишним годах проступила неправдоподобно четкая и яркая картина. «Приемный пункт». Разговор с Черным человеком. Как будто это случилось вчера… нет, полчаса назад. Ну да, в каком-то смысле так оно и было. Он сдал свое время до пенсии и получил… получил… Воспоминание расплывалось. Реальность таяла, как снег под пальцами.
Так что все-таки выходит? Какая из версий действительна? Был Черный человек на самом деле или Иванихин его придумал? Кто такой он сам — старик-алкоголик, проживший долгую бессмысленную жизнь и допившийся до задушевных бесед с галлюцинациями, или… или кто? А какая, собственно, разница?!
Иванихин застонал и сделал очередную попытку подняться. Нога его скользнула и уперлась во что-то твердое, больших размеров. «Это что же такое у меня под столом?» — смутно удивился Иванихин и заглянул.
Ящик. Наподобие посылочного. Обтянутый как нельзя более знакомой бежевой бумагой с золотым тиснением. Знакомой?
Сердце глухо бухнуло о ребра. Значит, «Приемный пункт» — не сон и не бред пьяного сознания. Это было. На самом деле.
«А в посылочном ящике, надо полагать, деньги. Много. Вон, тяжелый какой — не сдвинешь…»
— Ксения! — слабым голосом позвал Иванихин. — Валидолу дай!
Внучка на призыв откликнулась быстро. Положила Иванихину на ладонь таблетку, заглянула в лицо — на сей раз с сочувствием.
— Помочь тебе, дед, до кровати добраться? Иванихин помотал головой.
Его переполняло острое чувство обиды на самого себя. Надо же было быть таким идиотом! А ведь подсказывали ему. Намекали изо всех сил. Видимо, в рамках дозволенного инструкцией по работе с клиентами. И Микки Маус старался, и Черный человек заботился… Чего, спрашивали, ты на самом деле хочешь? Подумай хорошенько, просили. Про способности к рисованию вспоминали.
— Вот ты, Ксения, чего хочешь? — хрипло осведомился Иванихин.
Внучка вопросу не удивилась. Похоже, восприняла его как продолжение какого-то разговора.
— В художественный поступать хочу, — решительно сказала она. — А мать против. Оттого и поругались. Не дадим, говорит, денег на ерунду. Ну, а отец, сам знаешь, с ней спорить не станет…
Иванихин напряг память: да, действительно, был у них с Ксенией разговор. Детали подзабылись — куда денешься, склероз, — но суть он восстановил. Невестка, особа практичная, изо всех сил подталкивала дочку на торговую стезю. Толик никогда не отличался силой характера и ясене не перечил. А Ксюшка с детства тянулась к краскам, мелкам, карандашам и среди компьютерных программ предпочитала не игрушки и мультики, а… как их там? Фотошопы с Корелами.
На какой-то миг Иванихину нарисовалось безумное видение: он идет в художественный институт, поступать на первый курс вместе с Ксенией… а что? Небось, денег в ящике хватит!
Он усмехнулся про себя: «Глупый ты дед, Иванихин. Только внучку позорить станешь. Раньше надо было менять свою жизнь. Раньше. Когда еще было не поздно».
Иванихин поднял голову.
— Я тебе, Ксюшка, обещал ведь, что помогу?
Не дожидаясь ответа, он выволок из-под стола ящик, подцепил плотную бумагу за место склейки, рванул. Упаковано было на совесть. Оказалось, ящик вовсе не был ящиком — пачки денег были завернуты в несколько слоев бумаги, как бандероль. Из разодранной наконец-то упаковки несколько пачек вывалились на облезлый линолеум.
Ксения придушенно ойкнула.
— Что это, дед? — киношным шепотом спросила она. — Ты банк ограбил, да?
— Это — за всю мою жизнь, — буднично ответил Иванихин, и неожиданно понял, что сказал правду.
С «Приемным пунктом» или без него, а эти деньги действительно достались ему за всю бестолково прожитую жизнь. И были ему сейчас абсолютно не нужны. Лучшее, что с ними можно было сделать — отдать Ксении. Чтобы не повторяла его, иванихинских, ошибок.
— Ты, главное, на пустяки не растрачивай. — Иванихин заглянул внучке в глаза — слушает ли? Слушала. — Ни деньги, ни… свое время. Институт — это да, это надо. И живи, Ксюшка, по-настоящему. На всю катушку. Договорились?
