А чертовка маленькая, словно подслушала отцовские мысли, крепче прижалась к нему, заглядывая в глаза:

- Тебе ведь тоже радостно, правда?

- Правда, правда...

Кузнец смотрел на дочь и гладил ее рукой по серебристому шелку волос. Дай Боги тебе счастья! И тебе, и Мириме, и Ларе, и Катрин... "Четыре мои дочери" - подумал кузнец. Светленькая головка под его рукой встрепенулась:

- А Катрин шепталась: к тебе человек приходил чужой и страшный! - Девочка шептала так, будто рассказывала страшную сказку, лежа ночью в избе на теплой печке. Кузнец нахмурился: знает ли она, что такое настоящий страх? Дай-то Боги, чтобы никогда не узнала! А человека, приходившего к нему три дня назад и правда в пору было испугаться.

Он не был крестьянином из окрестных деревень, он не был торговцем, какие иногда забредали в их деревню. Он приехал на коне, огромном сильном вороном жеребце, и сам он был ему под стать. Почти на пол головы выше кузнеца, которого и в своей деревне и в округе почитали за силу и стать. Одетый в добротный черный плащ, украшенный серебряным шитьем. Каждое его движение было наполнено спокойствием и властностью человека, уверенного в своих силах. Это читалось в том, как он спрыгнул с коня, как подошел к крыльцу, на котором стоял кузнец. Длинные темные волосы незнакомца было собраны в хвост, а глаза смотрели прямо, смело и внимательно изучая кузнеца. Он приехал не как гость: он знал, он мог бы стать хозяином здесь, если бы захотел. Но он не хотел. Он заговорил, и слова его звучали также спокойно и властно. Этот человек был воином. Он привык ничего не бояться: он привык к собственной силе.

Незнакомец без лишних слов объяснил кузнецу, зачем он приехал к нему. Ему нужен был меч. Его собственный, как он сказал, сломался в последней битве, а хорошего кузнеца, способного выковать достойную замену, сыскать не так просто. Кузнец не удивился. И его отец, и его дед были далеко известны в округе как непревзойденные мастера своего дела. Не мудрено, что их слава докатилась и до чужестранца, забредшего в их места. Но что-то настораживало... Что-то во взгляде иссиня-черных глаз ускользало от взгляда кузнеца, что-то в спокойном чуть насмешливом голосе заставляло все внутри сжиматься словно от ледяного холода... Но незнакомец был предельно вежлив, попросил выковать ему меч и предложил щедрую оплату. Кузнец постарался отогнать свои сомнения: с детства родители внушали с недоверием относится к чужакам - этим, должно быть, все и объяснялось. Он принял заказ, снял мерки. Незнакомец оставил щедрый задаток и пообещал вернуться через три дня: он торопился, меч нужен был ему как можно быстрее.

Поэтому последние ночи, также как и дни, кузнец проводил в своей кузнеце с молотом в руках, у раскаленного горна, на котором рождался клинок. Он торопился выполнить заказ в срок, боялся не успеть, гнал себя, как никогда раньше. И клинок родился. Сегодня перед самым рассветом, наверное, как раз тогда, когда повалил снег, и зима незваной непрошенной гостьей ступила на порог. Сейчас меч лежал на верстаке, завернутый в мягкую кожу, ждущий своего хозяина, зовущий его...

- Папа, а что ты делал для того чужого человека? - звонкий голосок заставил вздрогнуть, оторвав от собственных мыслей, напомнил о себе.

- Я делал меч.

Девочка вся извернулась под рукой отца, заглядывая ему в глаза:

- А покажи мне!

Отец внимательно посмотрел на дочь, словно по-новому изучая черты до мельчайших подробностей знакомого личика:

- Зачем тебе?

- Ты никогда не ковал мечей! Я же никогда их не видела!

- Дай Боги, чтобы никогда и не увидела! - кузнец вздохнул и поднялся на ноги. Он не знал, зачем он это делает. Жена уж точно будет ругать его, когда узнает. Он просто толкнул тяжелую дверь кузницы. - Пойдем!

Внутри было темно и жарко. В горне еще не успев остыть, мерцали неуверенным красным светом угли. Кузнец провел дочь мимо, в дальний угол, к единственному окошку, перед которым был устроен грубый верстак. На верстаке лежал длинный сверток. Кузнец осторожно, словно сам робея перед творением собственных рук, развернул мягкую темную коже. Внутри, среди мягких складок, матово блестел клинок. Видят Боги, он никогда не ковал мечей! Зачем создавать то, что отнимает жизнь? Так учил его отец. А сейчас вот он...

Меч лежал в складках кожи. Светлый, чистый, только что рожденный и смертельно опасный. По его идеально отполированному клинку бежал замысловатый черный рисунок. Кузнец не наносил его специально - он возник сам из огня и металла, такой, каким должен был быть. А по извивам узора струились блики солнца, прорывавшиеся в кузницу сквозь единственное покрытое сажей окно. Девочка смотрела на меч, словно завороженная. Тонкий и острый, гладкий с едва заметной выпуклостью рисунка. Идеально выверенный и сбалансированный. Ни одной лишней детали, ни одной неверной черточки! Она словно чувствовала в руке его тяжесть. Он был так прекрасен! Она никогда не видела ничего более красивого! Девочка сама не заметила, как рука потянулась к клинку, желая прикоснуться к его холодной смертоносной стали...

- Не смей этого делать! - огромная, сильная, твердая от мозолей рука отца схватила ее за запястье. Девочка вздрогнула и подняла на отца испуганные глаза. За что? Он никогда так не говорил с ней! Что она такого сделала? Кузнец разжал руку, запоздало сообразив, что напугал дочь. Он не хотел. Он сам не мог понять, что на него нашло. Он просто вдруг почувствовал, что этот клинок, безжизненно лежащий на верстаке, может причинить ей вред. Ей - его любимой дочери! Больше того, он вдруг осознал, по-другому не скажешь, что этот меч, это творение его рук - самое страшное, что он когда-либо делал. И кузнец испугался! Никогда он не боялся ни зверя в лесу, ни противника в кулачном бою на ярмарке, ни даже грозы - ярого гнева Богов. А сейчас ему было страшно! И то, чего он боялся, лежало на верстаке перед ним. Меч, еще не узнавший крови... Он ковал его, не думая о тех, кого этому мечу доведется убить. Но сейчас... У этого меча была своя судьба. Он вдохнул в него жизнь, и уже был не властен над ним.

Кузнец завернул мягкую кожу, пряча клинок, и обнял дочь, стараясь ее успокоить, попросить прощения за грубость:

- Никогда, Занила, не прикасайся к мечу! Хотя это - всего лишь меч. А убивает человек! Со стали кровь можно вытереть, но на руках человека она остается навсегда!

Мирима была такой красивой! Когда Занила вернулась домой, она стояла посреди избы, уже одетая в новое платье, специально сшитое для этого дня, украшенное по подолу и низу рукавов яркой вышивкой, изображавшей деревья, цветы, птиц и зверей. Над этой самой вышивкой невеста, не смыкая глаз, провела ни одну ночь. Именно по красоте рисунка и по мастерству исполнения и будет судить будущая свекровь, принимая невестку к себе в дом. Благосклонно ли примет? Или покажется рука, распустившая птиц лететь по ткани, нерадивой, ненужной в хозяйстве, недостойной ее старшего сына? Конечно, девочка росла у нее на глаз, и все было известно, обдумано и сговорено давно, но от этого не меньше старалась Мирима, склоняясь глубокой ночью перед светцем над беленым полотном. Только стороннему пришлому человеку рисунок мог показаться пустым: красиво подобраны нити, один к одному лежат аккуратные стежки, словно живые распахнули крылья птицы, вот-вот готовые сняться с веток, да и все на этом. Но любой житель северного Махейна знал: вышивка это - заговор, равного по силе которому еще поискать, ведь кладется он любящей рукой для защиты будущего дома, мужа и всей семьи! Животные и птицы сулили удачу смелому охотнику, цветы зазывали в дом лето, обещали обогреть щедрым теплом, ветки деревьев, ломящиеся под тяжестью плодов... Что ж тут объяснять? Пусть урожайным будет каждое лето, пусть голод никогда не посетит молодой дом, и каждый год пусть в семье появляется по сыну или дочке!