Партизанское движение месяц от месяца усиливалось. Целые районы переходили под полный контроль партизан, в других власть немцев сохранялась только днем, а ночью хозяйничали лесные братья.
Споровские историки, а вслед за ними и я не утверждаем, что победу над гитлеровскими полчищами одержали одни партизаны. Однако обращаем внимание добросовестных исследователей на несомненную связь между ростом партизанского движения в тылу и успехами на фронтах.
Что касается деревни Спорово и ее обитателей, то они не сразу были вовлечены в общее партизанское движение. Этому предшествовали события, которые будут подробно описаны далее.
В Брестской области врага встретила 4-я армия Западного особого военного округа, состоявшая из 2 стрелковых дивизий 28-го стрелкового корпуса, 22-й и 30-й танковых дивизий, 205-й моторизованной дивизии. 49-я отдельная стрелковая дивизия находилась на правом фланге, на левом — 75-я стрелковая дивизия. Войска немецкой группы армий “Центр” легко опрокинули соединения РККА у границы и стали развивать наступление на Минск, закрывая части 4-й армии в “котлах” окружения. Продвижение шло по шоссейной дороге Брест—Минск. Немцы торопились наступать и не обратили особого внимания на остатки гарнизона Брестской крепости, оставшейся спустя всего несколько дней после начала войны в глубоком тылу.
Местные жители рассказывают, что поначалу немецкая комендатура даже не воевала с героическими защитниками, и те спокойно ходили к реке за водой, а жители приносили им еду. Говорят, что сам Адольф Гитлер приезжал в Брест и гулял по крепости, когда в подвалах было еще много живых и вооруженных русских солдат. Перемирие было нарушено красноармейцем, который застрелил немецкого ефрейтора, причем на почве личной ссоры. Только тогда казематы были заблокированы и начались штурмы.
Впрочем, возможно, это апокрифы, каких бывает немало о каждой войне.
Неоспоримый факт, однако, то, что немцы двигались вперед, мало заботясь о том, что они оставляют за своей спиной.
Или сбоку.
Спорово было как раз сбоку, южнее направления основного удара группы армий “Центр”. И севернее направления движения группы армий “Юг”. Через Спорово не проходило ни одного шоссе, пригодного для переброски танковых и моторизованных соединений. В Спорове отродясь не было ни железной дороги, ни, соответственно, железнодорожной станции.
Да вообще ничего не было, только лес с грибами да ягодами, озеро с рыбой и утками, и вокруг этого всего там и сям — болота и топи. А в самой деревне пара сотен мужиков, у каждого ружьишко с боезапасом на четыре охотничьих сезона, каждый навскидку бьет летящую утку, даже и в сумерках.
Сунулись в Спорово братцы-поляки из Армии Крайовы. Поляков встретили на площади перед сельсоветом, окружили и расстреляли из берданок. Поехали “зачищать” Спорово немцы-каратели на мотоциклах, окружали-окружали, заблудились да увязли в трясине. Споровцы подобрались к ним в плетеных болотоступах и баграми затолкали в вонючую топь. Иногда прилетали немецкие самолеты, бомбить Спорово. Но эффект от бомбежки был совсем не тот, как если бомбить, к примеру, Дрезден. Большинство авиабомб утонули в озерах и болотах или попадали в лес.
Разбитые и отступающие советские военные части до Спорово тоже не добрались. В лесах близ Спорова укрывалось много гражданских беженцев, около 10 тысяч! Военных было меньше. Прикочевали маленькие отряды солдат, принесли своих раненых. Были среди них командиры и даже один комиссар с тяжелым ранением (комиссар все время оккупации провел без сознания или в бреду). Споровцы воинов приютили, о раненых позаботились. Но начальствовать над собой не позволили, дали гостям понять, что у них свой устав.
Когда над болотом эскадрилья советских бомбардировщиков каким-то чудом сбила итальянский истребитель “Макки” (M.C.200 Saetta), споровцы подобрали спустившегося на парашюте итальянского пилота и не позволили военным его расстрелять. Летчика научили немного говорить по-русски, пить самогон и играть на баяне.
Так споровцы остались сами по себе, с полной лесной независимостью и болотным суверенитетом.
Очень скоро выяснилось, что у споровцев нет единого мнения относительно внутреннего устройства своей нечаянной республики и ее внешней геополитической ориентации.
Как только гром орудий линии фронта отдалился на восток, подняли голову монархисты. Предводительствовал ими Демьян Фундуков. Фундуков был отчаянный русский патриот и славянофил. Один его дедушка был ирландец, другой немец, барон фон Дюк. От фон Дюка и пошла коверканная на русский лад фамилия Фундуковых. Всем давно известно, что самые верные сыны России, лучшие патриоты и наиболее искренние славянофилы получаются от смешения ирландской и немецкой кровей.
Демьян Фундуков призывал собрать ополчение и сражаться с захватчиками, изгнать псов-рыцарей с родной земли. Но прежде, чтобы получить благословение Божье, вернуть на трон — пока на трон Спорова, дальше видно будет — потомка династии Романовых и возобновить церковь, в которой коммунисты по своему богомерзкому обыкновению устроили кино и клуб.
И вроде бы споровцы приняли идеи Фундукова и загорелись невиданным энтузиазмом. Поскольку внешних сношений с иностранными государствами, где могли бы проживать последние Романовы, не было еще установлено, решили пока начать с клуба. Вынесли и поскидывали в канаву все книги расположенной в клубе библиотеки. Были там и труды основоположников марксизма-энгельсизма, были и тома диккенсизма, фениморизма-куперизма, толстизма, чеховизма, гоголизма, и прочая ересь. Порезали на лоскуты холщовый киноэкран, наделали из него портянок и пыжей для патронов.
У итальянца, которого прежде сами научили играть на баяне (чтобы в клубе были танцы), баян отобрали. А самого побили, за то, что католик. Но не сильно: все же не без креста.
Нашли старого попа-расстригу, объявили его обмирщение недействительным, достали из сундука рясу, облачили, на руках принесли освящать клуб. Нашлись у споровцев и кадило, и молитвенники, и иконы на приличный иконостас. Освятили, провели службу, наставили свечей и отметили свое воцерковление.
Все были радостные, братались и сестрились, даже итальянца простили, напоили самогоном и крестили в истинную православную веру, окунув в озеро, которое теперь стало купелью.
Но скоро православно-монархический угар у споровцев прошел, им захотелось спуститься с идеологических небес на землю экономики, и тут как раз вылезли недобитые кулацкие отродья: Орест Соснищев, Колька Чубатов, Терентий Байдаркин, да их подпевалы. Они назывались подпевалами, потому что кулаки, когда пьяные, любили петь народную песню “Ой, Дуня!”, а подпевалы с ними задарма пили и подпевали, кто басом, кто тенором, а кто фальцетом.
Стали народу объяснять, что он, народ, живет плохо, потому что все общее. А если все будет частное, у каждого свое, то каждый будет о нем заботиться, и в целом народ будет жить гораздо лучше. Это казалось весьма логичным, но народ не сразу пошел ломать замки амбаров. Потому что вроде и так неплохо жилось, милостью Господней: и утки хватало, и рыба не переводилась.
Тогда Соснищев поднял крик, что председатель сельсовета Миха Лапоть позволяет себе привилегии: давеча на служебной плоскодонке жену катал по озеру, кувшинки срывал и пел романтически на гитаре. И народ взыграл.
Раньше в Спорове была артель. Охотничье-рыболовецкий колхоз “Сполохи Коммунизма”. В действительности каждый мужик сам себе промышлял. Но были общие сторожки в лесу, коптильни у озера и разный простой инвентарь. А что до самого леса, или озера, так это вообще было всегда ничье. Или, как старики говорили, Богово.
Но вот кулацкая партия объявила обобществление недействительным и стала имущество распределять. Байдаркин сам стоял у артельной сарайки, которой дверь споровцы назло Михе Лаптю снесли, и раздавал колхозное имущество: кому лопату или вилы, кому багор или оселок.
А поутру на сторожках и коптильнях висели новые замки. И предупреждения: “ни втаргатса! Часная собсвинасть!” Народ пошел было бузить, но Чубатов с Байдаркиным объяснили, что коптильни со сторожками теперь ихние по полному праву, вот и ведомость с цифрами: три на пять, да один на двенадцать, семь держим в уме, четыре отнимаем — все справедливо поделено, законно. И вроде правда так. Вот и Орест Соснищев согласно головой кивает, как китайский болван.
