— Судя по тому, с каким лицом Сильвестров вернулся в последний раз из поездки к жене, — нет. Да он и сам стал ужасно нервным, взвинченным. Делался похож на себя лишь тогда, когда работа подвигалась вперед. Но стоило ей застопориться, и он снова впадал в какую-то мрачную ожесточенность. Вы тут вспомнили доклад, который он делал весной. Так вот: с тех пор мы не продвинулись вперед ни на шаг.

— Но вы же работали с утра до ночи.

— Все впустую. Мы получали широкую ленту с полной записью памяти животного, но прочесть-то ее мы не могли. И если мы стирали наугад какой-нибудь кусочек, а потом возвращали память обратно в мозг — пусть даже самой смышленой обезьянке, — она не могла объяснить нам, что она забыла.

— И тогда он решил?..

— Да. Попробовать на себе. Это был какой-то кошмар. Последние два месяца он являлся в лабораторию только для одного: уговаривать меня принять участие в опыте. Помочь ему. Он говорил, что все равно другого пути нет. Что без опыта на человеке нам не обойтись. Что пробы будут самые короткие — полминуты, минута.

— Да кто бы ему позволил?! — воскликнул Андрей Львович. — Даже пять секунд.

— Он знал, что ему не дадут разрешения. Поэтому и упрашивал меня помочь. Плакал… Грозился, если я не соглашусь, начать опыт в одиночку. Без ассистента.

— Но как же вы могли молчать? Нужно было приехать сюда, рассказать нам о его намерениях.

— Я думала, мне удастся образумить его Уговорить… Но в конце концов не выдержала. Просто сбежала. Хотела сразу ехать в Москву, просить о переводе в другое место. Даже билет вчера взяла в аэропорту. А потом сдала обратно…

— Да как можно колебаться и раздумывать в подобных ситуациях? — воскликнула Тамара Евгеньевна.

Этери посмотрела на нее, и взгляд ее вдруг сделался ожесточенным и злым.

— А что бы вы хотели? Ведь он доверился мне — понимаете? А я? Должна была его предать? Лишить его последней надежды? Вы можете оценить меру его страданий? Страданий его жены? Нет. И никто не может. В конце концов он вправе распоряжаться самим собой. Может, я еще всю жизнь буду жалеть, что отказалась ему помочь.

— Самим собой — это бы еще ничего, — задумчиво сказал капитан, проглядывая записи в своем блокноте.

— Что вы имеете в виду?

— Скажите, как близко должно было находиться подопытное животное во время сеанса?

— Метр — не больше. Мы посылали довольно слабый сигнал, чтобы излучение не достигло лаборатории биоконтроля.

— А сами при этом находились?

— Рядом.

— И ничего?

— Конечно, ничего. Биочастоты человеческого мозга лежат совсем в другом диапазоне.

— Но если, скажем, включить этот человеческий диапазон, а сигнал дать на полную мощность, — какая получится дальность действия? То есть, на каком расстоянии от «Мнемозины» должен находиться человек, чтобы забыть папу, маму и все на свете?

— Точно не могу сказать… Ведь таких экспериментов еще никто не проводил. Но почему вы спрашиваете? Постойте, уж не думаете ли вы…

Этери на секунду даже онемела от гнева, но капитан упрямо кивнул головой:

— Да, думаю.

— Что такой человек, как Сильвестров, мог решиться на опасный опыт, не приняв всех мер предосторожности? Что где-то за стеной ни о чем не подозревающие люди могли попасть в зону облучения?

— Что в этом невозможного?

— Да поймите же: если бы я согласилась ему ассистировать, я бы находилась в той же комнате. Рядом, понимаете? И все было бы устроено так, чтобы я не подвергалась ни малейшей опасности.

— Этери, вы единственный специалист среди-нас. Мы обязаны вам верить. Каждому вашему слову. Но я прошу вас, продумайте сами эту версию до конца. Эту невероятную, невозможную ситуацию: «Мнемозина» включена в диапазоне частот человеческого мозга. Что должно случиться, чтобы мощность тормозящего сигнала внезапно возросла? А вместе с ней — и радиус опасной зоны. Если какой-то злоумышленник, знающий аппарат, решился бы на подобное преступление, что он должен был бы сделать?

— Какой еще злоумышленник? У нас, в «Карточном домике»? Это же чистая утопия.

— Вообразите!

Голос капитана прозвучал так настойчиво, что было не понять, просьба это или уже приказ.

— Ну, хорошо. — Этери выпустила, наконец, воротник шубки и загнула один палец на руке. — Во-первых, он мог бы попытаться резко увеличить напряжение в электросети. Это, конечно, в том случае, если бы не знал, что у нас есть релейная защита против такого скачка. Во-вторых, усилители третьего блока… Нет, отпадает. Здесь у нас тоже система предохранителей. В-третьих… Но я надеюсь, воображаемый злоумышленник не всесилен и не может распоряжаться атмосферным давлением?

— А при чем здесь атмосферное давление? — вскинулся директор.

— Нет, это я к слову. Просто мы месяц назад получили письмо от своих коллег из Вильнюса. Они обнаружили странный феномен: в отличие от обычной радиоаппаратуры, биологическое радио очень чувствительно к колебаниям атмосферного давления. Сильное увеличение давления может вообще практически свести силу сигнала до нуля.

— А падение давления?

— Наоборот, усилить сигнал. Точных цифр у них еще не было, но приблизительные данные первых опытов невероятны: удвоение на каждые пять миллиметров ртутного столба. Они сами были так поражены, что решили заново проверить правильность своей методики. Спрашивали, не сталкивались ли мы с чем-нибудь подобным.

— А вы?

— Мы написали, что не сталкивались. Правда, «Карточный домик» стоит в таком месте, где давление очень стабильно, резких изменений почти не бывает.

Директор вдруг вскочил с места и отбежал к своему письменному столу.

— Не бывает… Да-да, обычно не бывает, — бормотал он, роясь в папке с бумагами. От волнения он выронил нужный листок, но тут же поймал его на лету и поднял к глазам. — Вот. Сводка погоды, я запрашивал ее сегодня утром. Давление накануне пурги упало на двадцать восемь миллиметров.

Можно было подумать, что цифра, названная им, каким-то образом сообщилась окружающему воздуху, — такая душная, гнетущая тишина воцарилась в кабинете.

— Пятикратное удвоение, — прошептала Тамара Евгеньевна. — Вместо одного метра, минимум тридцать.

— Может покрыть «Карточный домик» целиком.

— Но время?! — капитан всем телом подался вперед.

— Что «время»? — растерянно спросила Этери.

— Какая длина у магнитофонной ленты «Мнемозины»? Скорость промотки?

— Бобина с широкой лентой рассчитана на двенадцать часов работы. Когда она кончается, «Мнемозина» автоматически перестает посылать тормозящий сигнал.

— Черт с ней — с широкой! Я спрашиваю про тонкую, про этот ваш ДЫЖ… ЦЫЖ—как его?

— ДЖЦ — дублер жизненных центров. Вы хотите знать…

— Да! Да! — я хочу знать, сколько времени будет жить оглушенный, потерявший память человек?

— Тонкая лента, конечно, длиннее… Примерно в два раза. Но почему вы спрашиваете?

Никто ей не ответил.

Капитан молча переглянулся с директором. Тамара Евгеньевна вдруг замотала головой и прикрыла глаза ладонью.

— Почему вы спрашиваете? — повторила Этери, в тревоге приподнимаясь со стула. — Там что-нибудь случилось, да? Андрей Львович, скажите правду. Что-нибудь с Сильвером? Неужели он решился?..

— Не только с ним. — Директор тяжело поднялся из-за стола. — Мы ничего еще толком не знаем, Этери. Но то, что вы рассказали… Если он действительно, забыв дисциплину, долг ученого, решился начать в одиночку этот опыт над самим собой… Чему я просто не хочу верить! Но если это так… И если во время опыта надвигающаяся пурга сыграла роль неизвестного злоумышленника… Я знаю ваших коллег из Вильнюса. Вы помните, чтоб они хоть раз ошиблись в таких важных выводах?

— Нет.

— А коли они правы, резкое падение давления могло так усилить сигнал, что Сильвестров оказался оглушенным, утратившим контроль над собой, над течением опыта. И не только он, все люди, спящие в здании «Карточного домика», должны были попасть в расширившуюся сферу действия «Мнемозины». Если все это так…