Барабан, так барабан! Юлий готов был рычать, бросаясь на мечи с голыми руками, чтобы хоть на малую долю часа отодвинуть от любимой опасность. Лучше уж барабан, чем ничего!

— Скорее сюда! — прикрикнул он, обнаружив смятение Долговязого, который опять присел на карачки в самой несообразной, ни на что не годной позе и не вынимал изо рта трубки. — Помоги государыне! Поддержи ее! Ну, живо!

Коснувшись земли, Золотинка просела на томных ногах и оперлась рукой, чтобы не упасть, ослабев от страха и тревоги за Юлия. Но тому уж некогда было утешать ее, некогда было ждать усовестится ли, наконец, Долговязый настолько, что вынет изо рта трубку, или будет растерянно ее жевать, соображая сравнительные расстояния до змея, до витязей и до Глухого, которого он ставил, по видимости, в один ряд со всеми другими опасностями. Одним прыжком Юлий схватил барабан, чтобы отмахиваться им от мечей, но передумал, оглянувшись на растревоженного змея, и неожиданно нашел барабану совсем другое применение: застучал по туго натянутой коже нечто похожее на войсковой призыв «слушайте все!»

И вправду, заслышав знакомые звуки, витязи придержали шаг — особенно те, что и раньше не спешили. Верно, они полагали безосновательным фатовством кидаться вшестером на одного безоружного оборванца. Они уступили эту честь запыхавшемуся молодцу, который вырвался вперед по причине своего непобедимого легкомыслия, очевидно. Повсюду из-под медных лат шустрого молодца выбивались летящие на ходу ленты, разрезанные вдоль и поперек шелка, все это пенилось и волновалось, придавая воину невероятный, ускользающий от определения облик. Вздутые шелковой пеной плечи, свисающие под локтями кружева противоречили неправдоподобно тонкому стану на стыке наборных медных пластин, что покрывали бедра, и покрытой желобками медной груди, по-рачьи широкой. Розовые перья светились вкруг головы и за плечами, составляя нечто вроде пристойного только святым ореола, — это колыхалась большая легкая шляпа, закинутая на тесьме за спину, тогда как на голове сидела только круглая медная шапка без всяких изысков. Во всем этом смешении птичьих и рачьих черт было что-то неосновательное, что-то такое, что трудно было, кажется, совместить с понятием об опасности и угрозе…

До первого столкновения только. Обнаженный железный меч подходящих размеров и замкнутое в хмурой решимости, не ведающее сомнений лицо юного забияки не обещали ничего хорошего ни вооруженному противнику, ни безоружному. Настороженный и жестокий, он заградился от безоружного щитом.

Прихватив барабан, Юлий пятился, напряженный до боли в мышцах, еще отступил он и еще, сознавая, что отступать некуда — сзади Золотинка… Что-то такое в глазах витязя под осевшем на самые брови шлемом предупредило Юлия об ударе. На выпад противника он швырнул с яростью отчаяния барабан.

Так звонко, что пустой сосуд, чмокнув, воткнулся на меч по самую рукоять. Оснащенный этой пузатой дрянью совсем нежданно, витязь заторопился освободиться, он бросил крепко севший на клинок, как на вертел, барабан к земле, рассчитывая толкнуть его краем щита или ногой, но должен был защищаться от оборванца и тут же вскинул опузыренный барабаном меч. Так что Юлий мгновенно остановился, понимая, что меч при хорошем ударе сверху разрубит всю эту пузатую пустоту — кожа, луб и веревки не составят защиты.

Но вышло иначе — от сильного взмаха вдогонку за ускользнувшим противником барабан соскочил с клинка и прянул в Юлия, так что он едва устоял на ногах, перехватив необыкновенный мяч. Не было ни мгновения на раздумья, Юлий швырнул пузатую дрянь обратно, на витязя, который рванулся вперед, выставив меч, и опять — тем же вызывающим изумление манером! — наколол барабанную пустоту на клинок. Взбешенный этой игрой, витязь не разбирал дороги — замахнулся рубить или глушить желто-синим пузом, под которым и клинка видно не было, а Юлий отбил выпад рукой — в барабан, ногой в тот же миг ударил в медную рачью грудь — противник опрометчиво отставил щит.

Витязь грянулся наземь, не успев оценить своего несчастья. Верно, он крепко ударился затылком, потому что утратил представление о пространстве, а когда опамятовался — кажется, тотчас! — оборванец в венце попирал его грудь ногой, а собственный меч витязя держал в руках, нацелив острием вниз для последнего удара.

— Я великий князь Юлий! — выпалил оборванец. — Сдавайся!

— Сдаюсь! — прохрипел витязь, не теряя времени, ибо поистине дорог был каждым миг. — Если действительно князь Юлий, — добавил он, вспомнив о чести.

Впрочем, это было уж лишнее, Юлий не понимал ничего, кроме лопотания губ, ясная или двусмысленная, лживая слованская речь достигала его отравленного сознания одним и тем же раздробленным беспорядком. Так что достаточно было того, что противник вообще ответил. Юлий снял ногу с груди поверженного ратоборца, полагая, что тот больше не ввяжется в драку.

Все случившееся походило на чудо — только что Юлий и думать не мог о спасении и вот — в руке его меч. Пятеро стеснительно замешкавших в отдалении витязей и какой-то черный человечек за ними, походивший на пастуха позади расфуфыренной скотины, не пугали Юлия, любая неравная схватка не пугала его теперь, когда он сжимал меч!

Между тем не зевал и Долговязый, которому Юлий поручил Золотинку. Он остался возле без меры усыпанной драгоценностями, томной от ужаса и вполне беспомощной женщины. И это оказалось столь сильное искушение, что ангел-хранитель доверился чувству, отринув позыва разума, которые побуждали его бежать. Да и все к тому: шум-треск стоял такой, что нечего было робеть и теряться.

Не лишая государыню возможного по обстоятельствам словесного утешения — что-то он там бормотал успокоительное в то время, как Лжезолотинка, без слез рыдая, заламывала и кусала руки, Долговязый, как то и пристало ангелу-хранителю, орудовал за ее спиной. Воровским ножичком он обрезал крупные жемчужные пуговицы, что шли частым рядом от пояса и до шеи.

Охваченная ужасом, Зимка не замечала, что делает с ней босяк, и только подергивалась, ощущая беспокойство между лопаток. А Долговязый, быстро добравшись до ворота, обнаружил подшитый снизу сверточек, который не мог не возбудить любопытства, и не поленился — несмотря на крайнюю спешку — распороть его, чтобы заглянуть внутрь.

Черный обрубок пальца не смутил босяка — ничего менее дохлой жабы, какой-нибудь замешанной на крови младенца лепешки он и не ожидал; а когда блеснул камень и обозначилось золотое кольцо, сунул все это, не разбираясь, в карман, туда же, где гремели срезанные жемчужины. Напоследок Долговязый сорвал усыпанный алмазами гребень, отчего золотой огонь волос лавой разлился по плечам, и наладился бежать, следуя мудрому правилу не испытывать слишком долго судьбу.

На государыне оставалось еще с полпуда золота и узорочья, и однако неладное предчувствие, что и так перебрал, заставило Долговязого ринуться прочь очертя голову… Тогда-то он и увидел, что летит в пасть змею, который поднялся на ноги и растопырил крылья, возвысившись чудовищным, в полнеба недоразумением.

Это страшное, ножом по сердцу видение не стало последним образом, что отпечатался в мозгу несчастного. Не умея мгновенно остановиться, Долговязый еще ударил землю ногами, выбросил на лету руки, чтобы оттолкнуть пасть, но и хрупкие руки-веточки, и голова, и тело — все очутилось в жерновах, и человек, перекрученный огнем, успел понять, что попал в зубы — кость в розовой пене… Это и было последнее, пронзительное, как ожог.

Жизнь хрустнула, надломилась. Божественный огонь вспыхнул до безумия ярко, освещая все нестерпимой болью, и все погасло в чаду и в безобразии.

Растерзанный, непрожеванный Долговязый провалился в змеиную глотку вместе со всем награбленным золотом, с дырявыми башмаками и со своею трубкой, стиснутой в зубах до последнего.

Набежавшие было витязи остановились, скованные ужасом, и Юлий обернулся. Змей вскинул голову, вытянув вверх шею, как гусь, который заглатывает ставшую поперек горла дрянь. Золотинка лежала на траве, распластавшись. На жухлой, ржавой траве, она отсвечивала манящим блеском, с которым не могли соперничать никакие начищенные доспехи. Не трудно было сообразить, за кого змей возьмется, кого он приметит первым, когда прочистит горло и оглядится.