Замедленно, ощущая вялость в руках, Золотинка привязала к сучку пояс и стиснула его, зажмурилась, страстью своей и волей обращая его в хотенчик.

Плохо очищенная, с остатками листвы ветка зависла в воздухе, принюхиваясь. Рогулька тянула назад, но не туда, где за гребнем подъема остался дремотный стражник, — левее. Вряд ли хотенчик имел в виду возвращение к воротам, не трудно было сообразить, что он ищет выход из горных теснин и кряжей.

Золотинка начала подниматься, не понимая еще, значат ли первые эти шаги побег… И вздрогнула: опершись на уставленный в землю самострел, стражник поджидал ее так, словно извечно тут и стоял, наблюдая проказы узницы.

— Это что? — спросил он довольно спокойно.

— Хотенчик. Я только что его сделала. Тот самый, о нем говорилось на суде.

— Волшебство не разрешается, — возразил стражник, подумав. Он вообще не склонен был к скоропалительным выводам. — Дайте сюда.

Безобразно выломанная, с листвой и свисающими клочьями коры ветка вызывала у честного пигалика недоумение.

— Это хотенчик? — переспросил он. — Такой… неряшливый?

— Вы же не дали мне ножа.

Пигалик принял упрек. «Подержите», — пробормотал он, передавая Золотинке самострел взамен хотенчика, и со всей тщательностью тугодума принялся обстругивать веточку кинжалом.

— А так полетит? — спохватился он вдруг, задним числом уже уразумев, что пристрастие к отделке и порядку не всегда может быть уместно в волшебных делах.

— Я сама не знаю.

«Разве попробовать, в самом деле?» Пигалик покосился на волшебницу, подозревая подвох, — черт знает чего можно было ожидать от этих чудесных карих глаз… И пустил хотенчик.

…Который обнаружил живой нрав и потянул в жестокую чащу зелени, где через шаг-два нужно было продавливаться сквозь сплетение колючих ветвей, чтобы проложить себе путь на другие три шага.

Не получая указаний, узница осталась охранять самострел, впрочем, не взведенный, без стрелы. Случайное и малоответственное занятие не занимало, конечно же, помыслы ее целиком. Надумала она последовать за тюремщиком, но отказалась от этой затеи, запутавшись подолом в кустарнике. Впереди различались отчаянный треск, шорох и досадливые возгласы. Наконец что-то хрустнуло особенно торжественно и весомо. Похоже было, пигалик провалился — яму какую нашел или сорвался с обрыва. Остервенелое, но беспомощное, в сущности, пыхтение, сопровождаемое ломким шуршанием веток.

— Вы здесь? — крикнул стражник. Беспокойный хруст веток на миг прекратился.

Золотинке не оставалось ничего иного, как ответить по совести, что здесь.

— Сдается, крепенько я тут застрял, — после некоторого размышления сообщил стражник.

— Вам помочь? — с замиранием сердца спросила Золотинка.

Опять шуршание прекратилось. Должно быть, пигалик обдумывал свое положение, стараясь быть предельно точным.

— Хотенчик запутался, — сообщил он после продолжительного молчания. — Можно обрезать ему хвост?

— Можно, — хмыкнула Золотинка.

Не прошло и четверти часа, как исцарапанный, распаренный пигалик выкарабкался из чащи, держа одной рукой хотенчик, а другой шапку.

— Отдайте самострел! — воскликнул он с непонятной злостью. И следа не осталось от того наигранного, может статься, добродушия, какое стражник выказал поначалу. Он долго оправлялся, избегая Золотинку взглядом, искал в одежде колючки, вытряхивал из волос листья, наконец, водрузил шапку на место, забросил самострел за плечи и дал себе волю: — Это что, нарочно? Куда он меня завел, ваш хотенчик?

— Не могу объяснить, — тихо отвечала Золотинка, все больше удивляясь неестественной для пигалика раздражительности. — Хотенчик уже не мой, а ваш. Вам лучше знать. Спросите у себя, чего вы хотели.

— Я хотел свалиться в колючки?

Укоризненный, а более удивленный взгляд девушки заставил его вдруг — и тоже необъяснимо! — опомниться, пигалик замер и опустил глаза.

— А, может, обойти кусты и попробовать с той стороны, — пробормотал он вбок — Там увидим, куда он тянет и чего вообще стоит — этот ваш хотенчик. — В неуравновешенности пигалика чудилось нечто деланное, наигранное, словно он сам себя распалял. Золотинка недоумевала. — И вы — не отставайте!

Ладно, Золотинка не отставала, вольно шагала, ощипывая на ходу листья, разбойным взмахом руки сбивала белые лепестки мелких, густо усеявших кусты цветов и дышала всей грудью, оставив мысль о побеге. Было от этого и грустно, и легко. Однако чудаковатый пигалик не позволял особенно прохлаждаться. Едва выбрались из зарослей, он пустил хотенчик и резво, разве что не бегом, начал подниматься заросшим откосом, раз или два только оглянувшись на заторопившуюся следом узницу. Пигалик лез таким крутым склоном, что приходилось хвататься за траву, чтобы не соскользнуть.

Скоро Золотинка начала задыхаться и отставать, но не просила пощады. Она помогала себе руками, карабкалась, подобрав подол, на четырех конечностях. Стражнику приходилось и управляться с хотенчиком, и придерживать за спиной самострел, но она отстала на добрый бросок камня — пигалик маячил уже на гребне увала. Золотинка выбивалась из сил, сердце колотилось, надсадное дыхание перешло в сплошной мучительный хрип.

Подъем кончился пологой складкой горы, и Золотинка, глотая разинутым ртом воздух, устремилась за взявшим вбок, поперек склона пигаликом. Налитые тяжестью ноги не слушались, не позволяли бежать иначе, чем мелкими, ничтожными шажками, а так невозможно было догнать прыткого человечка, который если замечал разницу между подъемом и спуском, то только в том смысле, чтобы прибавить ходу.

— Подождите! Пожалуйста! — задушено крикнула Золотинка, оставив гордость, она спотыкалась.

Пигалик заставил-таки себя просить! Он оглянулся не сразу, как бы нехотя, приостановился, поглядывая на увлекавший его хотенчик. Но как только убедился, что Золотинка поуспокоилась и перешла на шаг, то, тяжело отдуваясь, обратился в бегство.

Понадобилось собрать волю для новой погони. Золотинка бросила взгляд на горную долину под ногами, которая открылась далеко вперед и назад, и снова забыла все, кроме жаркой, политой потом осыпи перед собой. Она бежала, не думая об опасности, камни срывались и грохотали вниз, расчерчивая кручу пыльными следами. Задорный пигалик мчался, не разбирая дороги. Травянистые откосы сменились скалами, и там, куда тянул хотенчик, земля обломилась — разверзлась бездна, тусклая сизая пустота над провалившейся вниз долиной.

— Стойте! — крикнула Золотинка, переставая понимать это безумие — куда они так несутся, отчего рехнулся хотенчик, отчего потерял голову и остатки благоразумия пигалик. — Стойте! — возопила она. — Стойте, там пропасть!

Пигалик обернулся на бегу — с какой-то неизъяснимой досадой, почудилось Золотинке в тридцати шагах, и — ах! — сорвался с обрыва. Не успел сказать слова, оступился и ухнул — покатился крутым каменистым откосом… Золотинка вцепилась в камень, чтобы не оборваться следом.

Пигалик, как тряпичный, перекинулся через мотавшийся за спиной самострел и остался в недвижности саженях в десяти ниже. Золотинка стояла над обрывом. Сперва ей почудился стон… но стонал не пигалик, она сама мычала, сжав губы.

А больше ничего — гнетущая тишина. Не слышно было даже сверчков, оставшихся далеко внизу в зеленом мареве долины. Здесь были только камни и пустое, пронзительное небо.

Нужно было искать спуск. Золотинка двинулась назад, прыгнула раз, другой и помчалась большими скачками наискось по откосу.

Еще издали, с нескольких шагов, она увидела, что дело плохо, еще не коснувшись тела, почуяла переломы, различила ушибы и кровавые повреждения по всему телу. Пигалик лежал ничком в неестественном, мучительно положении. Невозможно было повернуть тело, не причинив раненому вреда — внутренним взором Золотинка видела разбитые и сдвинутые кости. Падая, он выставил руку — правую, и сломал. А потом, когда катился вниз, ударился, перекинувшись, затылком. Сердце билось слабо, сбивчивыми толчками.