— Вот за это уж точно голову снимут. Не те, так эти.

— Да-да, — закивала Нута. — Непременно. Я должна видеть Юлия. Скоро. — Она достала из-под грязной рогожной поневы пригоршню золотых украшений. — Вот!

— Княгиня Нута! — ахнул Лепель в который раз. — Снимут голову. Точно. И те, и эти.

Последнее соображение, однако, не остановило Лепеля, он принял золото и небрежно рассовал его карманам.

— Пойдемте, государыня.

Где-то на соседней улочке — Нута узнала груду колотого камня у стены — юноша отыскал лавчонку, за открытой дверью которой вились мухи. Здесь вязала чулки старуха, а на прилавке стояли в горшочках закаменевшие сладости. Старуха зыркнула на девушку исподлобья — вполне равнодушно — и потом в обмен на серебряную монетку передала Лепелю ключ, сразу же вернувшись к чулку.

Разбитая лестница привела молодых людей в темный проход, где Лепель едва ли не на ощупь отыскал дверь и отомкнул ее без лишних затруднений, потому что ключ, соответствуя замку, представлял собой простой железный крючок.

— Но… но я не могу ждать, — с дрожью сказала Нута, оглядывая подозрительную коморку. В жизни своей не видела она ничего подобного: обшарпанные стены, когда-то побеленные, а теперь от этого еще более грязные; кровать без белья, колченогий стол, кувшин и таз с засохшими подонками.

А когда Лепель оставил Нуту одну и, грохоча по ступенькам, сбежал вниз, она заперлась на засов и вздрогнула от голоса… на потолке. Кто-то ходил по потолку. Казалось, что ветхие половицы прогибались при каждом шаге. Если человек останавливался иной раз, то не иначе как из опасения провалиться. Они там, на верху, с похвальной осмотрительностью выбирали, куда ступить, но нисколько не выбирали выражений — голоса гремели и ссорились.

Как ни торопился Лепель, он все же плохо представлял себе, с какого боку браться за дело. Устроив Нуту, доставив ей потом кое-что из еды, юноша словно бы растерял живость и вяло двинулся по крутой улице, прикладываясь временами к волынке, чтобы извлечь из нее несколько недоумевающих звуков. Ничего не подсказало Лепелю зрелище поредевшей толпы у Крулевецких ворот. Он повернул обратно и так, бесцельно слоняясь, останавливаясь возле кабаков, где при стечении народа слышались жаркие споры, в бесплодной задумчивости тянул время.

Лепель вчера лишь попал в столицу и не знал толком, где искать раскиданных по свету товарищей. А дело выходило такое, что лишние голова и руки не помешали бы. Следовало, во всяком случае, переодеть княгиню, чтобы не собирать зевак ее маскарадным нарядом.

Задержавшись на этой мысли, Лепель задумчиво разглядывал щеголеватого всадника. Наряженный в ярко желтое, красное и синее хорошенький мальчик этот, придворный чин, по видимости, из государевых комнатных жильцов, кричал по улицам указы, а теперь, упрятав бумаги и пустив поводья, ехал себе шагом, уставив высокомерный взор поверх толпы.

Пришлось ему, однако, спуститься взглядом, чтобы с изумлением обнаружить схватившего уздечку простолюдина.

Не выпуская повод, Лепель сердечно поклонился. Заброшенная на спину шляпа при этом скользнула на затылок, покрывши голову в тот самый миг, когда порядочные люди ее обнажают, и сама собой возвратилась за спину, когда Лепель выпрямился и прилично было бы посадить головной убор на место, искони предназначенное для всякой сколько-нибудь оправдывающей собственное наименование шляпы. Придворный мальчишка залился краской.

— А что, господин мой, — доверительно зашептал Лепель, поманивая жильца наклониться, — точно ли по кабакам толкуют, что назначена, дескать, награда? — Он еще понизил голос и прикрыл рот ладонью: — За поимку высокопоставленной особы, которую не смею именовать.

Мальчишка жилец нагнулся, но ни слова в ответ на жаркий шепот не вымолвил. Разлитая по лицу краска начала сменяться бледностью, вероятно, вполне естественной.

— Как верный подданный великих государей, — продолжал Лепель, не выпуская уздечку, — не могу оставаться в стороне в этот тяжкий для родины час. Прошу вас, господин глашатай…

— Господин жилец.

— …Господин жилец, проследовать за мной. Я имею важное сообщение.

— Нужно позвать стражу, — сказал жилец полуутвердительно и оглянулся, будто ожидая подсказки или помощи со стороны.

— Не нужно, — решительно заверил его Лепель. — Росточком принцесса не выше вас будет.

Естественная бледность лица начала меняться на краску, и мальчик негодующе распрямился.

— Можешь сообщить, где находится княгиня Нута?

— Еще не время, — загадочно возразил Лепель, указывая глазами на близко подступивших зевак.

Жилец кивнул, с некоторой сухостью, впрочем, и позволил скомороху вести лошадь. Они свернули за угол к извозчичьему двору, окруженному со всех сторон постройками с навесным гульбищем. За невозможностью покинуть город люди, лошади и ослы скопились тут, как на ярмарке.

— Это здесь? — не сдержался жилец, беспокойно оглядывая не внушавшее ему доверия место.

— Разумеется, нет, — успокоил его Лепель. — Мы только оставим лошадь и наберем воды.

Трудно было возразить против того и другого, мальчик нахмурился, но промолчал, и они передали жеребца на попечение замотанного служителя. Потом стали к колодцу, шестиугольному сооружению посреди двора, где дожидались очереди несколько конюхов, и Лепель, не теряя времени, занялся волынкой.

Удаливши дуло, через которое надувают мех, он заткнул отверстие тряпицей, так же обошелся с одной из жалеек, а вторую вернул на место, сняв с нее камышовый пищик или, сказать, сопелку.

— Это зачем? — настороженно осведомился мальчик. Он чувствовал себя в мужицкой толпе скованно и оставался немногословен.

— Видите ли, господин жилец, — зашептал Лепель, — так удобнее наливать — через рожок. Если бы я вытащил последнюю жалейку, трудно было бы налить воды. Сейчас я все покажу.

И, согласуя слова с делом, вручил волынку мальчишке, объяснив ему, как держать: воронкой рожка вверх. Затем Лепель кинул ведро в колодец и быстро выбрал его за перекинутую через большое деревянное колесо веревку.

— Держите! — сказал он мальчишке, который неловко облапил волынку, не зная, что с ней делать. — Держите, а то прольется.

Вода зажурчала в широкий раструб рожка, мех понемногу раздувался. Полведра хватило, чтобы волынка приятно округлилась и отяжелела. Оставшуюся в ведре воду Лепель передал кому-то из возчиков, и они пошли прочь под взглядами мужиков.

Больше мальчишка жилец ничего не спрашивал, из гордости или из других соображений доверившись жизненному опыту и смекалке своего поводыря. И только уже на пороге гнусной лавчонки, где с занудным жужжанием вились мухи, он остановился, взявшись за рукоять кинжала.

— Посмеешь провести меня — берегись! Я найду на тебя управу! Я жилец великой государыни Милицы!

— Несомненно, господин жилец, несомненно! — льстиво сказал Лепель. Он облился и запыхался, удерживая на животе там и здесь подтекающую волынку. — Это не займет много времени. Прошу вас сюда, на лестницу.

— Ты пойдешь вперед! — Не выпуская кинжала, мальчишка бросил пронизывающий взгляд на старуху в глубине лавки и на ее вязание. Наверху, поотстав от спутника, он настороженно огляделся в мрачном темном проходе и обнажил клинок, крепко стиснув его узорчатую рукоять.

Лепель постучал в дверь ногой:

— Государыня! Откройте! Это я. И со мной гость.

В красивом, тонких очертаний лице мальчика отразилось смятение. Он задвинул кинжал в ножны, вытащил его снова и поспешно убрал, оказавшись лицом к лицу перед отпрянувшей к грязному окну княгиней. Нуту совсем не знали в столице, но, надо думать, комнатный жилец Милицы достаточно наслушался разговоров о маленькой мессалонской принцессе, чтобы все чувства его взволновались при виде этих нахмуренных бровок и крошечных строгих губок.

Зацепив носком дверь, Лепель закрыл волнительное зрелище от посторонних взглядов, а потом напомнил онемевшему в противоречивых чувствах жильцу: