Остановились заправиться. Захожу в магазинчик. Это пустая комната, посреди которой стоит ящик, а в нем вразнобой бутылки: пара коктейлей из водки Smirnoff и три пива. Все, разумеется, теплое – как это всегда бывало летом при Советской власти. Впрочем, что это я? Пива у нас и теплого тогда не было в свободной продаже…

Почему б им не жить богато и красиво? Русским тоже часто задают этот вопрос.

Если б здесь нашли нефть, то кенийская элита построила бы тут Рублевку и Манежные бутики и стала ссориться с Америкой. А крестьяне жили бы все так же, обычной нищей жизнью.

Вот так там: бедная еда, простая одежда, удобства на улице, ручная работа шанцевым инструментом, – жизнь протекает в романтической стройотрядовской стилистике…

Глядя на эту бедность, я вспомнил, что в юности у меня – вот ведь странно вспоминать про это – были одни штаны, одни ботинки типа зима-лето и две рубашки. И в Токио я, попав туда при Советской еще власти, ходил пешком, экономя на автобусных билетах, – вон как в Африке плетутся по обочинам дорог нищие негры.

Едем дальше… Через каждые приблизительно полчаса встречается полицейский пост. Он отмечен парой ленивых служивых с ржавыми стволами, причем у одного АКМ, а у другого – американская М-16, и некими здоровенными граблями, которые перегораживают дорогу, оставляя узкий, зигзагом, проезд. Машины с белыми, как я понял, они не проверяют. Только однажды за всю неделю нас остановили, и то для того только, чтоб стрельнуть бутылку минералки. Говорят, эти посты – чтоб ловить наркодилеров. За провоз марихуаны тут могут дать девять лет. Но дают, как я понял, далеко не всем – местные будут вам предлагать косяки по десять долларов, с торгом, конечно, в ходе которого тамошние цены падают как в дефолт.

Так проехали мы и город, и пригороды, и даже деревни стали попадаться все реже. Битый асфальт и тот кончился, мы свернули на грунтовку. А там – злостная пыль, светлая, но густая и тяжелая. Пыль очень духовитая, она наполовину – из пыльцы южных трав и цветов. Когда проходит встречная машина, пыль еще пару секунд висит такой стеной, что видимость нулевая. Ладно пыль – но это не дорога, а просто стиральная доска. Скорость хорошо если 10 км в час. А тряска такая, что устаешь смертельно уже через час. А рессоры при такой езде меняют каждый месяц.

ЯЗЫКИ

Несколько слов из суахили, чтоб составить самое об этом языке поверхностное представление:

«хапана» – «нет»;

«асанте» – «спасибо»;

«акуна матата» – «нет проблем»;

«томба малайя» – «проститутка»;

«амини мунгу» – «верю в Бога» (надпись на капоте грузовика).

– На каком языке говорят в России? – в свою очередь спрашивал я местных.

– На английском, – отвечали все с первой попытки.

Я давал им еще шанс.

– Ну-ка напрягитесь!

– Сербский?

– Тепло, тепло, ну-ка… – Я начал понимать, каково учителю приходится с двоечниками.

– А что, бывает, может, какой-то отдельный русский язык, как диалект сербского? – следовал неуверенный ответ.

– Ты знал! – отвечаю я, не понимая, плакать тут надо или смеяться.

Примечательно, что 10–12 лет негры, отвечая на мой вопрос, точно так же сразу думали про английский, во вторую очередь – про французский, а после с облегчением выдавали окончательную версию – про португальский. На этом их попытки кончались, потому что про другие языки белых пришельцев они не слыхали. Ну в самом деле, не на африкаанс же должны разговаривать русские!

Сербский – это от громкого пиара, который братьям-славянам сделали Штаты и НАТО, разбомбив Югославию. Экономики в стране теперь нет, да и страны тоже нет, а весь мир ее знает…

ЭКВАТОР

На экваторе я посетил удивительный аттракцион.

Длился он всего пару минут и стоил мне пять долларов, был очень простым, но впечатление на меня произвел необычайно глубокое. Даже как-то неловко вам рассказывать, но без этого никак…

Значит, висит на придорожном столбе плакат, на нем карта Африки, точка на ней с названием деревни, забыл какой, и надпись – «Equator». А под ней ходит негр с корытцем, кувшином и воронкой и предлагает нехитрое шоу. Оно такое. Парень просто льет воду из кувшина в корыто, но не напрямую, а через воронку – в которую запускает две маленькие щепки. Первую порцию он вливает к северу от экватора, метрах в 15 от вывески. По движению щепок видно, что вода закручивается по часовой стрелке. Ну ладно. После мы возвращаемся к экваториальному столбу и отходим на юг еще на 15 метров. Там вода, вы будете смеяться, закручивается против часовой! А на самой линии экватора она не крутится, просто стекает вниз ровно, и все. Я смутно припоминаю школьную физику и желание космических агентств запускать ракеты из мест, максимально близких к экватору, из экономии, так меньше топлива сжигается. Это – да, но я не думал, что все решат какие-то 15 метров! Странно думать, что негры показали мне точнейший прибор и тем удивили вроде грамотного белого человека. Я уехал с экватора в смятении, подозревая негра в том, что в щепки он запихал какие-то магниты и тайно крутил под воронкой ногой в железном ботинке… В общем, фокус удался.

Не только я, но и другие журналисты удивлялись чудесному явлению. Я вслух поразмышлял о том, что неплохо было бы построить на экваторе сортир, состоящий из трех отделений, и разгружаться в нем порционно, переходя с полушария на полушарие и наблюдая за изменением направления вращения жидкости в писсуаре. Случившаяся при этом журналистка Маша Макеева, которая брала интервью у самого Горбачева, пожалела о том, что аттракцион возможен только в мужском туалете. Я же, поразмыслив, опроверг ее: дамам можно выдавать кассету с видеозаписью процесса, как это делают на американских горках или банджи.

ИХ НРАВЫ

Спрашиваю официанток:

– Где тут у вас сортир?

– На втором этаже.

– Боюсь, не донесу! – даю я простую шутку.

– А ты ластами-то шевели. Тогда поспеешь.

И все это без хамства, как бывало у нас при совке, а мило, по-товарищески, на равных. Ну что тут сказать – демократия шагает семимильными шагами.

Второй случай.

– А есть у вас тут нормальные телки? – спрашиваю официанта. Вопрос риторический, при размахе СПИДа в Африке-то… Но это так, просто шутка.

– Да до хера, – отвечает парень. – Только с условием: меняем на ваших.

Я расхохотался. С нами за столом были, кстати, две русские журналистки.

– Что, что он сказал? Ты чего ржешь?

– Не вздумай им сказать, – умолял меня официант. – Некрасиво как-то…

То есть он все понимает. Но смолчать не может. А публику развлек, что неплохо.

Или подзываешь официантку, которая к столу давненько не подходила и к ней накопились вопросы. Зовешь, значит, ее, а она походя так отвечает:

– Ага, прям щас!

Вспоминается молодость… Что-то есть в этом трогательное.

Население уж совсем забыло старые времена и расслабилось, и белый человек ему не указ и вообще никто. В буфете аэропорта встал я в очередь, взять пива, и вот уж я диктую заказ. Но не тут-то было – местные со всех сторон тянут свои мятые бумажки, и бармен не видит меня насквозь, а у кого-то из них спрашивает, чего надо. Я на них всех злобно наорал. До драки не дошло, и пера в бок я не получил – они как-то лениво отстали, а один так даже артистично изобразил виноватую улыбку, с издевкой. Дали мне пива без очереди – после того как я в этой очереди отстоял. Может, это у них проявление патриотизма и здоровой расовой солидарности, которую никто не отменял, даже после всех сладких лживых разговоров о равенстве рас…

Беседую с менеджером отеля – для меня его ответы важны, потому что он, с одной стороны, полностью местный, а с другой – много времени проводит с белыми и может на своих братьев негров посмотреть хоть сколько-то со стороны.

– Вот у меня есть теория, – говорю, – о том, что у каждой нации – свой возраст, который и определяет поведение большинства людей этого народа. К примеру, швейцарцам – семьдесят, немцам – тридцать, русским – пятнадцать. А вашим сколько?