Литмир - Электронная Библиотека

Очень важна такая вещь: нельзя надевать повод на руку. Иначе верблюд, падая в пропасть, увлечет за собой и погонщика. Повод так надо держать, чтоб можно было легко его выпустить в любой момент.

Однако пора вам представить этих наших животных. Одного зовут Шариф, другого Джафар – привычные русскому уху имена, они на слуху, слыша их, чувствуешь себя как дома, в Москве. Москва, она же крупный торговый центр, с масштабным строительством, а это силами Петь и Вась не поднять. В этом смысле Киев смотрится очень бледно, как-то тревожно становится оттого, что все прохожие – белые; у них же там нет своего Кавказа и смуглым красавцам взяться неоткуда. Киев не стал еще мировой столицей, в него в отличие от Парижа или Лондона не устремились еще толпы инициативных карьеристов из Африки, Азии и прочего «третьего мира» (чуть, пардон, не написал – Третьего Рима). Третьего верблюда зовут экзотично: Ярек. Имя четвертого – Шуги, но он был среди нас больше известен под кличкой Ганнибал Лектер: за железный решетчатый намордник, который приходилось носить этому просто зверю. Говорят, он серьезно кусал беспечных путешественников. И это при том, что наши верблюды все кастрированные – для спокойствия! Правда, с нами Шуги был просто шелковый. Не то что не кусался, он даже не плюнул ни разу в нашу сторону – чего мы, насмотревшись «Джентльменов удачи», всерьез поначалу опасались. Вообще мне кажется, вот так наплевательски к людям верблюды относятся только в чужих странах типа России, а там они ведут себя прилично. То, что для нас экзотика, – в израильской пустыне простая рабочая скотина, которая запросто может получить по морде. И потом, глупо верблюду плеваться посреди пустыни, где с водой и так проблемы… Они ее там берегут.

Самое драматическое происшествие с участием верблюда было такое. Джафар, идя по склону довольно крутой горы, оступился – и полетел кубарем вниз. Гон прокатился один полный оборот и приземлился, встал на колени. Он орал трубным голосом, потом замолчал и встал на ноги. Наш проводник Хошайо спустился к нему и поднял верблюда обратно на тропу. Как выяснилось, Джафар ободрал до крови все лапы и сильно сбил левое заднее колено – так что кусок кожи отодрался и болтался при ходьбе. В глазах у раненого зверя реально стояли глубокие густые слезы. Зрелище душераздирающее, при том что у верблюда и так-то глаза намного печальней даже еврейских. Верблюжьи глаза действительно часто бывают очень человеческими. Иногда – такие, будто человек этот выходит из запоя, пытается выйти. Или, может, он спился, но еще помнит старую жизнь, когда еще не был пропит ум, когда еще не «осыпает мозги алкоголь». Я не раз видел такие глаза у старых алкоголиков… Ну и страх в этих глазах, конечно.

Верблюд вообще издает очень живописные звуки. Иногда он как будто полощет горло, это он вроде торопит: пора идти. Еще он рычит как лев – когда жалуется на жизнь. А бывает, стонет еще, с интонациями плача. Иногда он подает голос, какой бывает у полуспящей собаки…

Полдня Джафар был сам не свой, в глубоком расстройстве, был на измене, шугался, боялся всего и время от времени стонал как раненый зверь. Только к вечеру он более или менее пришел в себя – в состояние обычной верблюжьей невозмутимости. Его такого ничем не проймешь, он идет себе целый день не спеша и тащит на спине 350 кило груза – а иные, бывает, что и 500.

Верблюд, само собой, имеет важное всемирно-историческое значение. Без него по пустыне путешествовать в старые времена было просто невозможно: на чем тащить воду и еду? Не на чем. Кроме всего прочего, это еще, как вы понимаете, и молоко, и мясо, и замечательная шерсть. И моча! Ею бедуинки смачивают – сейчас, может, не все, а в древности это было сплошь и рядом – волосы. После высыхания образовывалась прическа, которая прекрасно сохраняла волосы даже в немытом – а где ж там мыться – состоянии.

Верблюды сделали возможным культурный и всякий прочий обмен между древними цивилизациями. Без таких коммуникаций старинные очаги культуры варились бы каждый в своем соку и развитие остановилось бы.

Мы вот ходили как раз в тех местах, где пролегали караванные пути. Набайтицы – столицей их царства была высеченная в камне Петра, что в теперешней Иордании, – из Акабы везли в Иерусалим, а далее в порт Яффу пряности. Этот был тем чем позже стал Суэцкий канал. Один караван, в котором шло до 7 тысяч верблюдов, вполне заменял собой корабль. Заслуги верблюдов жители пустынь признали и увековечили: в иврите есть буква «гимел», по начертанию очень похожая на верблюда.

В итоге получилось как-то так, что и мне верблюд теперь не чужой. Меня даже под конец путешествия перестали отвращать блохи и какие-то здоровенные клопы или кто они там, какие-то гигантские верблюжьи мандавошки, которые, будь они неладны, ползали по нашим животным и которых домой мы вроде не привезли.

Вода

Первым делом в пустыне думаешь про красоту. Но самая главная мысль – все-таки о воде. Страшно думать, что вот в жаркой пустыне окажешься без воды. Жесткая пытка! А с водой там как-то совсем… В год выпадает 25 миллиметров осадков. А сколько испаряется? То есть сколько могло б испариться, если б было чему? Есть такой расчет. Если поставить в пустыне бочку глубиной 4,5 метра, то она вся как раз испарится без какого бы то ни было остатка.

Меж тем дожди в пустыне идут регулярно: каждые два-три года непременно бывает дождь! В их ожидании в специально для этого отведенных местах в землю закапывают пшеничные зерна; как дождь – так они всходят. Эти озимые – или как уж их назвать – посевы огораживаются рядами каменьев, те хоть сколько-то воды задержат, чтоб не ушла сразу вся. А не испортятся семена за три года ожидания? Это вопрос жителя сырых прохладных мест, где запасы так и норовят сгнить. А что с семенами сделается, когда кругом тепло и сухо? Очень сухо! Куда там вашему тампаксу…

В общем, воды там на редкость мало. И расходуется она экономно до жлобства. Растения тут живут так скромно, что кажутся полумертвыми. От воды надолго остаются следы: тут и там можно увидеть русла высохших речек и ручьев и по берегам полувысохшие кусты – это память о дождях. Куст на первый взгляд совсем сухой, почти весь – только сантиметровый его отрезок зеленеет. Но в дождь этот куст зазеленеет весь! И будет жить в полный рост. Пока не уйдет вода. Но она же вернется! Через пару-тройку лет точно… В пустыне надо уметь ждать.

Из той же самой экономии наш проводник мыл посуду после обеда не водой, но песком. И ничего, неплохо получалось.

В пустыне иначе, чем в Москве, воспринимается каббала, в которой пустыня – символ человека, а вода – символ Бога. Каббалисты учат, что человек должен строить резервуар для воды. Лучше всего это удается, считается, пророкам…

В свете вышесказанного вполне святотатственным может казаться наш ежевечерний ритуал. Подходя вечером к месту ночлега, мы бросали вещи и шли к паре кабинок, наскоро собранных специально обученным человеком. Туда подводились шланги от тысячелитровой цистерны с водой. Трудно придумать большую роскошь, чем такой душ после дневного перехода по жаркой безводной пустыне… Впрочем, некоторые предпочитали сперва принять литр ледяного «Хайнекена».

В общем, быт у нас был выстроен в точности как у кочевников древности.

Разное

И так вот идешь с утра по пустыне, которая чаще каменистая, гористая, то есть вверх – вниз, вверх – вниз… Бывали и весьма крутые подъемы и спуски. И не раз мы шли по краю пропасти, в которую страшно глянуть. А по сторонам – красоты! Пустыня принимает разные виды. Она то пляж, то песчаный карьер, то лунный пейзаж, то дно потухшего вулкана, то декорации от старого кино «Золото Маккены». По поводу последнего сравнения: люди, которые побывали в американских пустынях, говорят, что израильские куда как круче. Цвета пустыни – бледно-желтый, грязно-розовый до сиреневого, бледно-серый, прибито-желтый, палевый, – все ближневосточные цвета, других там, кажется, и нету… Не березки, конечно – но на это все можно смотреть бесконечно…

132
{"b":"113246","o":1}