И вот к середине сентября форель вырастает, жиреет, нагуливается, и огромные лапти по полтора-два килограмма плещутся в пруду, который едва вмещает всю эту массу рыбы. В этот момент особое удовольствие кормить ее. Свалка здоровенных рыбин, которых не меньше сотни, блеск их чешуи, предвкушение ловли… Ты уже кончиком языка чувствуешь вкус форелевой ухи… Эх! Ну все по порядку.
В одну из сентябрьских пятниц раздается звонок: «Форель дошла, приезжай, будем таскать». И в субботу я как штык, вместе с семейством, прибываю на место. Напрасно думать, что вот я приехал, мы берем удочки и идем к пруду рыбачить. Дудки. Легкой жизни никто не обещал. Наш профессор сначала усаживает всех в беседке за стол и вливает в нас граммов по двести водки. Закуска, правда, фантастическая – вареники с грибами и творогом, соленые огурцы, помидоры, сало…[39]
Заводим обычный разговор. То да се, как дела. А вот я читал, что суд над трансплантологами опять будет… Что ты на это скажешь? А что говорить: пока их судят, другие врачи боятся оперировать, делать пересадки. Вон по пересадке только почки десятки тысяч больных по всей России ждут своего часа. Ждут и умирают, поскольку никому из хирургов, что раньше делали эти операции сотнями, неохота на скамью подсудимых. Дела… Ну а ты как? Да ничего, богатеем потихоньку. Тут какие-то чины приходили, говорили, что будут нас проверять. Долго и вдумчиво. А чего проверять – сами не знают. Сказали – им велели. Кто велел, кому велел, чего велел – сие неведомо. А глаза веселые. Озорные глаза-то. Слуги народа, одним словом. Думаю – договоримся. Такие дела… Ну давай по маленькой.
Однако сколько веревочке ни виться, рано или поздно доходит дело до удочки. Это, конечно, специальная ловля. Много ума не надо: в кишащем рыбой пруду поймать на червяка или на хлеб несколько рыб. И тогда мы начинаем изгаляться: на сыр, на кусок кальмара из консервной банки, на черта в ступе, и, наконец, вершина – ловля на пустой крючок. Обнаружена интересная зависимость (считаю – на уровне хорошей диссертации) – если крючок намазать оливковым маслом первого холодного отжима (не дай Боже – рафинированного), поклевка будет просто прекрасная.
Поклевка следует за поклевкой, и сама рыбалка занимает вряд ли больше получаса. Рыба как ошалевшая носится по пруду, обрывает леску, уходит на глубину. Просто так вытащить ее на берег не получится – слишком сильная и большая. Нужно пользоваться сачком: один подводит ее ближе к берегу, а другой этим сачком вытаскивает. Форель красивая, большая, разноцветная… Вот если я хочу представить себе некую абстрактную рыбу, просто рыбу, без породы и разновидности, то есть собирательный образ рыбы, то я представляю себе форель. Самая рыбная из всех рыб…
Поймав штук десять форелин (минимум пятнадцать килограммов рыбы), мы останавливаемся: больше нам сегодня не надо. Когда Олег чистит, потрошит и разделывает рыбу, то печень, икру и молоки откладывает в сторону. Я зачарованно смотрю, как он все это делает. Руки его мелькают, он что-то рассказывает мне, почти не глядя на них, а они точными, выверенными движениями отделяют, отрезают, откладывают. Мне становится страшно. Так, наверное, он и людей режет. С шутками и прибаутками, пикируясь с ассистентами и подначивая медсестер. Мысль: надо пойти махнуть сто граммов, подальше от этого умельца, пока он тут любимым делом занимается. По призванию, как говорится…
Выяснилось, правда, что все значительно прозаичнее. Просто Олег в молодости работал врачом на рыболовецкой базе, плавающей далеко в океане. Врачам и тогда платили крохи, вот он и подрабатывал на разделке рыбы. Там и насобачился.
Но, как говорится, осадок от его удалой работы с трупом рыбы остался.
После Олег на раскаленную сковородку наливает оливковое масло, бросает туда нарезанный кубиками репчатый лук и, слегка обжарив его, добавляет икру, печень и молоки. Все это шкворчит на сильном огне минут пять, и… снова по маленькой, но уже под свежий улов. Вкусно.
Уха… А куда без нее?
Какую только уху я не ел. Но Олег варит какую-то специальную. Он даже запрещает ее называть ухой. Говорит: «форелевый суп». Суп-то он суп, но все же – уха.
Я знаю все эти разговоры, что, мол, в уху, кроме лука, соли-перца и лаврового листа, класть ничего нельзя, но все же я люблю еще с картошкой. Вот режьте меня на куски; сколько я ни ел ухи, хоть на Волге, хоть на Ладоге, но простые русские люди, которые не читают умных городских книжек про русскую кухню, всегда кладут в уху картошку. И знать не знают, бедолаги, что всю жизнь едят неправильную русскую уху, то есть черт знает что едят. Действительно, дикий у нас народ, непросвещенный. И уху-то нормально сварить не могут. Беда.
Олег картошку в уху таки кладет. В этом, видимо, заключается его хохляцкий протест против москальских рецептов, который (протест) странным образом, как я уже отметил выше, смыкается с обычной практикой темных, не знающих собственных обычаев русских людей.
Особенность этой профессорской ухи заключается в том, что он не доводит ее до кипения.[40] Сначала он отдельно отваривает картошку, потом бросает ее в воду, где лежат большие куски форели. Форельные же куски наложены в котелок доверху и лишь залиты водой. Вода нагревается до «предкипящего» состояния и в нем поддерживается минут пять-десять. Рыба отлично сваривается без всякого кипения. Но вот разлили по тарелкам. Луковица, большой лохматый кусок черного хлеба. Ну, давай по маленькой…
Уже стемнело. Становится холодно. Вслед за рюмкой ледяной водки вливается в пищевод густая огненная уха. Запах, вкус, аромат… Блин! По второй. Обязательная программа. Изо рта начинает валить пар. Разговоры переносятся в дом. Чай, выпечка. Пылает камин. В голове мысль: как бы не напиться? Нужно скорее собираться домой. Ведь завтра воскресенье, то есть футбол, баня. Но тут так хорошо… Нет, все. Встаем, поехали. Акт расставания. На посошок. Возьмите с собой рыбки. Нет, нет, что вы, не нужно… Да возьмите. Ну ладно. Все, все. Поехали, Пока. Целую. Все.
А.К.
ЭРНСТ: КОГДА МОБИЛЫ БЫЛИ БОЛЬШИМИ
Простой репортер Костя Эрнст, теперь уже большой медиа-магнат Константин Львович, прошел большой путь. Мы и оглянуться не успели.
КАК ГАГАРИН?
Как бы то ни было, уйдет Эрнст куда или нет в ближайшее время, обращаю ваше внимание вот на что: человек на своем посту уже четвертый президентский срок. На пенсию ему, что ли, с этой должности уходить c самоваром – подарком от профкома? Должен же быть еще рост. Какой-то. Лично я легко вижу его в Кремле – он там будет смотреться не хуже, чем… обойдемся тут без известных фамилий. Право, там не будет лишним высокий артистичный красавец, который говорит по-русски очень толково и притом афористично. Да к тому ж, пардон, из Питера. И, entschuldigen Sie bitte, с немецкой фамилией (в переводе – серьезный, серьезно), а это нашего брата германиста умиляет. Я давно удивлялся, почему они там не могут на серьезную роль найти парня типа Гагарина, видного, с хорошей улыбкой, а тащат разных… э-э-э… разных. Ну, Константин Львович, конечно, не Юрий Алексеевич, но по фактуре он куда ближе к типажу русского красавца и добра молодца, чем… типун мне на язык. «Девочки, посмотрите на фотки Эрнста – какой симпатичный парень, с нордической внешностью…» – немало в Интернете подобных откликов на портреты телеклассика.
Когда его спрашивают, насколько серьезно он допущен во власть, ответ дается приблизительно такой: «Компьютер в таких случаях отвечает: “Вопрос некорректен”». А что, грамотно…
О популярности: даже Хемингуэй теперь в русскоязычных публикациях все чаще Эрнст, чем Эрнест, – это явно в честь Константина Львовича. И то сказать, теперь небожители – это ТВ-люди, а не разные писатели.
Я еще вспомнил, что у Эрнста был конфликт с министром печати М.Ю. Лесиным. Кто кого? – Боливар не вынесет двоих; где, кстати, сейчас Лесин? Что-то его давно не видно. Более того: эксперты, которые отслеживают битву компроматов, отмечают, что на наезды в прессе Эрнст реагирует куда жестче, чем даже сам ВВП. О как.
