Я знаю, что такое свобода. Я видел это пустынное поле, на котором могут остаться только мои следы и ничьи больше. Мне там не понравилось. Совсем-совсем. Я скорее предпочту покорное служение, как Мелла, но зато буду знать, что каждую минуту хоть кому-то, да нужен.
…Шшшшш…
Ты недовольна, средняя из трех лун? Значит, тебе просто не попадались достойные собеседники. И уж тем более ни разу не попадались те, кто уже нашел свободу. А поиски ведь совсем просты и недолги, верно? Нужно заглянуть внутрь себя. И даже вслушиваться не надо, всего лишь смотреть.
…Шшшшш…
Это ты рассказываешь мне о свободе? Ошметок дракона, самого подневольного существа на свете, неспособного управлять даже собственными чувствами и вечно вынужденного бессильно взирать на плоды своих мимолетных слабостей и капризов? Да что ты можешь знать о свободе?!
…шшшшш… слушай…
У тебя ведь тоже был хозяин. Когда-то очень давно, но ты все равно помнишь его. Не можешь забыть, как бы ни старалась. Сначала эти воспоминания грели твое сплетенное из Прядей сердце, но время шло, а хозяин все не возвращался, и та неопытная искра, что возжелала подчинить тебя своей воле, только разозлила и озлобила, верно? Ты ухватилась за единственный дар, оставленный твоим бывшим повелителем, — за свободу, хотя ее прикосновения обжигали холодом. Ухватилась только потому, что не желала возвращаться к началу пути…
А знаешь, в том виноват твой старый хозяин. Да, только он. Ему не удалось уйти из жизни мирно, попрощавшись с тобой, как со старым другом, объяснив, что ничто в мире не вечно, но в повторении неповторимого кроется самое главное чудо существования. Ты осиротела до срока, лишилась тепла и заботы задолго до того, как смогла… повзрослеть.
Вечное детство. Разве может быть что-то скучнее и обиднее? Особенно если видишь, как все вокруг становятся взрослыми и начинают заниматься разными интересными делами, а на твою долю остаются все те же опостылевшие одинокие игры. Неудивительно, что ты начала искать друзей. Где жила семья Ра-Гро до того, как переселилась в Антрею?
На берегах Шепчущего озера.
Под твоими лучами, Ка-Йен.
Наверное, в те времена ты была счастлива, найдя собеседников и соучастников в твоей унылой игре. Но они так быстро сменяли друг друга, так быстро уходили из мира, что ты начала путаться и злиться.
Ты обижалась на то, что им веселее друг с другом, чем с тобой, но когда однажды они вдруг совсем ушли, поняла, что оставаться одной еще хуже. И первому вернувшемуся подарила самое дорогое, что у тебя было. Силу повелевать свободой. Чужой.
Я видел, что делает с человеком желание освободиться. Я чувствовал его страх в тот момент, когда умирающее сознание наконец-то вспомнило, каково быть истинно свободным. А вот мне вспоминать не надо, потому что это знание всегда рядом со мной, как и Пустота. Так что не трать силы напрасно, Ка-Йен. Я не хочу освобождаться.
…Шшшшш…
Волны уходили обратно. Может быть, обиженными, может быть, разочарованными, может быть, удивленными, но уж точно не разозленными, потому что шептали совсем тихо. Так тихо, что шорох песчинок под неспешными шагами мог бы показаться громом.
— Ты почувствовал страх свободы…
На ней, должно быть, все та же вуаль, не позволяющая рас-смотреть черты лица. Прекрасного? Наверняка, ведь под лучами черной луны не могло возникнуть ничего несовершенного.
— Ты познал боль безграничных просторов…
Шаги все ближе и ближе. Вот они останавливаются. Прямо надо мной? Ну да. Только на глаза не падает тень, потому что свет здесь существует сам по себе.
— Твое сознание молит о спасении…
Звучит заученно, как детская молитва. Заклинание свободы ни разу не давало осечки? Только этим можно объяснить скучную уверенность, звучащую в женском голосе.
— Я могу спасти тебя. И спасу.
Разжимаю веки. Смотрю снизу вверх на закутанную в белую накидку фигуру. Смотрю долго, словно вижу в первый раз, а потом улыбаюсь и говорю, совершенно искренне:
— Да иди ты со своим спасением. Далеко-далеко.
Ясность сознания — одна из немногих вещей, истинное значение которой понимаешь только при ее внезапном исчезновении. А вернее, когда начинаешь задумываться над тем, что натворил, пока в голове вместо разума пребывало его кри-венькое отражение.
Учитывая окружающие обстоятельства, самое время было злиться на себя и биться головой об стену, но сознание категорически отвергало любые насильственные методы выхода из тупика. Правда, вместо того чтобы разродиться мудрыми советами, оно глупо похихикивало, корча смешные рожицы, и мои губы невольно дрожали в такт его смеху, тоже норовя улыбнуться. Хотя бы потому, что воплощенное Зло оказалось намного безобиднее, чем картины, нарисованные моим воображением. А может быть, просто песчинки времени полностью перетекли из одной стеклянной колбы в другую, часы перевернулись и… Нет, мир не встал с ног на голову, благодарение Пресветлой Владычице! Но я успел урвать щепотку новых знаний.
Бессознательный ужас, который внушала та, что умеет говорить с водой, исчез, растворившись в потоке лунного серебра. Теперь понятно, откуда появились все таинственные таланты рода Ра-Гро… Родились на берегах Шепчущего озера, в уголке мира, который не существует. Видимо, чувства, переполнявшие новорожденного Ксаррона, оказались столь сильны, что Нить, не пожелавшая стать частью его владений, все же затлела, подожженная искрой драконьего сознания, и притянулась к уже сотканному Гобелену. Черное и белое.
А могли ли другие цвета быть известны ребенку, только-только открывшему глаза и увидевшему лишь крохотную частичку мира?
Черное и белое.
Или ты друг, или враг, третьего не дано, верно? Тому, кто прожил на свете всего несколько вдохов, невдомек, что помимо делящих с тобой путь жизни или пытающихся пресечь его будет еще много идущих рядом, но своими путями. Ты сможешь иногда видеть их спины, а иногда — улыбки, солнечными зайчиками скачущие в дорожной пылц, сможешь даже услышать эхо их голосов, только дышать одним и тем же воздухом вам не придется. Потому что мир, хоть и единственный на всех, все же настолько огромен, чтобы каждому живому существу предоставить собственные владения. И можно быть одиноким в толпе, натыкаясь на плечи и локти таких же, как ты, живущих только самими собой…
Нить, не включенная в Гобелен по всем правилам, разумеется, не подчиняется им, стало быть, в ее пределах возможны любые чудеса. Правда, обычно под чудом понимается нечто хорошее, полезное и приятное, а капризы Ка-Йен приводят к печальным итогам. Свобода, стало быть? Ну да, она самая. Озеро, песок — вот и вся свобода. Уверен, Нить создала бы и что-то другое, если бы могла знать чуть больше. Если бы не отгораживалась от остального мира, а доверчиво приникла к нему.
Люди приходили на берега Шепчущего озера, ища то наживы, то власти, то иной выгоды, но ты не понимала их нужд, маленькая. Не понимала, потому что для тебя самой не было ничего важнее единственного задержавшегося в памяти ощущения. Ничего важнее свободы. Ты слушала их невысказанные просьбы, растерянно хмурилась, качала лунной головой, беспомощно разводила песчаными ладонями, пока в один прекрасный момент все-таки не попробовала помочь. По-своему, разумеется. Ты решила освободить человеческие сознания от шелухи непонятных тебе желаний и, надо признать, преуспела.
Взять метлу погуще да размести по углам весь этот бормочущий сор, обнажить суть, подтянуть ее к свету, дать отдыша-ться, опомниться, прочистить горло и заявить о себе во всеус-лышание. Но откуда тебе было знать, маленькая, что подобная свобода для всего живого сродни смерти, потому что отрывает существо от мира?
Сколько людей умерло на твоих берегах? Десятки? Сотни? Тысячи? А ты все смотрела и смотрела с небес на корчащиеся в агонии тела, ожидая, что кто-то из них все же сможет победить страх и с честью примет твой драгоценный дар. И ты почти разуверилась и потеряла надежду или что-то похожее на нее, когда по белому песку пролегли следы человека, ищущего гак мало и так много.
