Вот так. Никакой уверенности, одна лишь надежда. Если даже Крадущийся поминает имя всеми обожаемой, но неуловимой дамы, на деле все серьезнее, чем могло показаться сначала.

— Но герцог ведет себя как прежде?

— По свидетельству близких к нему людей? Да.

Уже хорошо. Не думаю, что Магайон стал бы лукавить, притворство не в его характере. Он не скрывал свою влюбленность, значит, скорее всего, не стал бы скрывать и то, что чувство осталось неизменным.

— А женщина?

— Что женщина?

Я не мог видеть лица Ксо, но по тону голоса чувствовалось, что кузен не рад заданному вопросу.

— Как поступили с ней?

Почему ты спрашиваешь обо всех, кроме главного преступника?

Ах да, названый братец Меллы… Вот как раз его судьба волнует меня менее всех прочих. А должен?

Скажем, ты мог бы поинтересоваться целями, которые он преследовал, а я бы ответил, что нам не удалось ничего вы-яснить по причине… Догадаешься сам?

Если милорд Ректор начинает ехидничать, значит, оправдались самые печальные предположения.

— Он умер?

— Какая поразительная проницательность! — Ксаррон свернул с лестничной площадки в галерею второго этажа.

— Сам убил себя?

— На теле не было следов насилия. — Яд?

— Ничего похожего. Сердце просто остановилось.

— Такое бывает. От страха, к примеру.

— Бывает, — согласился кузен. — Но уж очень не вовремя. У парня хватило смелости заявиться в столицу и прибрать к рукам одного из влиятельнейших аристократов королевства, а тут вдруг испугался? Он ведь даже не предпринял попытки убежать, когда стража пришла в дом герцога. И не стал сопротивляться при аресте, словно…

— Словно знал, что ему все равно не придется говорить.

— Именно.

Ксо распахнул широкие створки и переступил через порог большого и очень странного помещения. В каком-нибудь другом богатом доме я бы решил, что оно предназначено для танцев — любимого времяпровождения придворных красавиц, юных и не очень, но в доме ректора Академии совершенно пустой зал вызывал закономерные вопросы. Ни стульев, ни столиков, ни шкафов, даже стены и те пустые. Кроме одной, почти на всем своем протяжении закрытой ковром, на котором чьи-то умелые руки выткали удивительной точности карту Западного Шема.

— Ты ведь что-то знаешь, а, Джер?

По крайней мере думаю, что знаю. Но и мнимой уверенности иногда бывает достаточно, верно?

— Зачем мы пришли сюда?

Кузен изящно встряхнул кистью и, словно шулер из-под манжеты, скинул в ладонь невесть откуда взявшееся, но уже хорошо знакомое мне кольцо.

— За ним. Можно сказать, оно привело нас сюда.

— Кольцо полевого агента?

— Да. Посмотри на узор повнимательнее. Видишь сплетение линий?

— Что в нем особенного?

— Оно не повторяется более ни на одном кольце, потому что…

Ксаррон щелкнул пальцами, и ковер, собираясь упругими складками, медленно пополз вверх, открывая взгляду…

Ту же самую карту, только нанесенную на штукатурку стены. Но в отличие от тканого изображения рисованное было расчерчено клетками разного размера, в каждой из которых на фоне лесов, полей, рек или гор виднелись разноцветные кругляшки. Подойдя к стене почти вплотную и всмотревшись в ближайший ко мне восковой комочек, я увидел на белой поверхности четкий оттиск.

Узор с кольца? Да. Или очень похожий на него. Значит, в одной из этих клеток непременно должен отыскаться и тот, что оставил умерший полевой агент, отправляясь на задание?

Ксаррон, словно прочитав мои мысли, указал рукой в сторону северо-западной части карты:

— Верхнее течение реки под названием Тэйн. Он должен был быть там.

Точно. В клетке, охватывающей большую часть реки и прилегающей территории, размещался кругляшок с нужным нам оттиском. Теперь мы знаем, откуда пришел полевой агент. Но на какой миле пути он превратился в убийцу?

— Значит, он самовольно покинул назначенный ему участок наблюдения?

— Да. До следующего отчета было не меньше полугода, да и то вряд ли парня стали бы вызывать, места там тихие, можно сказать, сонные, и если что происходит, то не чаще раза в сто лет.

— А он давно служил именно там?

— Года три.

— И все это время не было никаких тревожных донесений? Ксаррон скрестил руки на груди.

Нет. К чему ты клонишь?

Я был в Элл-Тэйне. Несколько дней назад. Ты разве не знал?

Изумрудные глаза напряженно сощурились. Ни я, ни кто другой из драконов не может угадать, в каком месте мира ты находишься, пока не произойдет разрушение Прядей.

Все верно. Я вышел из Потока через естественные врата и первый раз воспользовался своей силой только в Виллериме, когда собирался защищаться от покушения. Но в сведениях, срисованных Боргом с белокожего тела сестры Королевского мага, должно было упоминаться название. Не могло не упоминаться. Хотя…

— Ты читал отчет?

— О приключениях одной незадачливой парочки? — съяз-вил кузен. — Мельком. Меня больше интересовали выводы, сделанные на его основе.

— В отчете должно было быть слово «Элл-Тэйн».

— Возможно, оно там было. — Рыжие пряди раздраженно качнулись. — Но мне куда более волнительными показались гнои личные отношения с герцогом.

— Какие еще отношения?

Я не притворялся дурачком, хотя Ксо, разумеется, счел мое недоумение наигранным. Мне понадобилось несколько вдохов, чтобы вспомнить содержание всей беседы в доме Магайона, а когда память прояснилась, пришлось виновато улыбнуться:

— Так получилось. — И добавить уже начинающее приедаться: — Бывает.

— Я знаю. Но постарайся умерить щедрость, рассыпая на своем пути драгоценности вроде вызова на дуэль.

— Боишься, что проиграю?

— Боюсь, что выиграешь, — с непроницаемым лицом ответил кузен.

— Тебе будет жаль погибшего?

— Мне будет жаль собственных усилий, потраченных на создание равновесия, и без твоих проделок шаткого, во внутренних делах королевства. А герцог или еще кто-то… Жизнь человека ценна не его значимостью, талантом, влиянием или чем-то, вызывающим зависть и уважение окружающих, а тем, что он, как живое существо, находится на своем месте, высоко или низко — неважно.

Ксо старается избежать углубления в структуры мироздания в двух случаях: если его собеседник малосведущ в разбираемом вопросе и если, наоборот, знает куда больше наследника Дома Крадущихся. Причем это пресловутое «больше» не измеряется в милях, фунтах или бочках, тогда достаточно лишь того, чтобы оно включало в себя взгляд с другой стороны. Например, с Изнанки.

Нити Гобелена, одновременно являющиеся и драконьей плотью, почти вечны, но лишь при условии сохранения в неприкосновенности текущей по ним Силы, а подлунный мир населен тысячами и тысячами существ, каждое из которых вольно или невольно черпает… Что и откуда сможет. Из земли под своими ногами, из воздуха, наполняющего грудь, из воды, звенящей в каменных и песчаных руслах. Правда, черпать можно по-разному. Можно возделывать поля, заботясь об их плодородии, а можно выесть посевами весь слой земли до скальных пород. Брать Силу из Прядей никому не возбраняется, но разве берущие задумываются о возврате долгов? Они даже ничего не оставляют в залог.

Разумеется, кузен не жаждет переселения народов или войн в пределах своей плоти. Его можно понять. Понять и допустить, что он хотя бы наполовину искренен в своей тревоге.

— Я не хочу никого убивать.

— Ты мало чего хочешь, это верно. Но прислушивается ли мир к твоим желаниям?

Ни в коем разе. Остается лишь надеяться, что миру или Эне, его глашатаю, не придет в голову устраивать кровопролитие по поводу и без.

— Иногда такое своеволие приносит пользу. Как в случае с городом.

— Ах да… И что же в нем было чудесного?

— По требованию случая я провел в Элл-Тэйне некоторое время и стал свидетелем весьма занимательных событий.

— Слушаю.

В мастерстве изображать искренний и неподдельный интерес Ксаррон превосходил всех моих знакомых людей и нелюдей. Особенно когда бывал заинтригован по-настоящему.