В том, что Лиляна — та самая Нина, о которой упоминалось в шифрограмме, не было никакого сомнения. Ясно было, что Лиляна-Нина находится в столице, что связь между «отъездом» Лиляны и «приездом» матери не случайна, а заранее глубоко обдумана и рассчитана.

Но где в этот момент Лиляна-Нина? И кто та женщина, двойник ее матери, которую видели утром в квартире на улице Гурко?

У Аввакума уже созрели в голове ответы на все эти вопросы. Он вывел их теоретически из своего уравнения, определив неизвестные величины через известные. Теперь надо было действовать — приближался условленный час встречи Асена с курьером заграничного центра.

Перед тем как выйти из дома, он осведомился по телефону у полковника Манова, удалось ли расшифровать радиограмму. Ответ был отрицательным.

Машина довезла его до перекрестка улицы Гурко с бульваром Толбухина. Сойдя на тротуар, Аввакум раскрыл зонтик и, наклонив его вперед, чтобы закрыть лицо, быстро зашагал к дому, где жила Лиляна. Он медленно поднялся по лестнице, остановился у двери правой квартиры второго этажа и осмотрел замок. Знакомая конструкция поддалась без особого труда его универсальной отмычке. Спокойно и уверенно он отпер дверь и не спеша вошел в квартиру с усталым и чуть скучающим видом, будто к себе домой.

Закрыв за собой дверь, он опустил защелку замка и некоторое время стоял неподвижно, весь превратившись в слух.

Он оказался в маленькой, почти пустой прихожей. Кроме старой вешалки справа от двери, в ней ничего не было. Да и на вешалке ничего не висело. Прихожая без вещей вызывала ощущение одиночества и пустоты.

В сумраке смутно вырисовывались две двери — слева и против входа, — окрашенные коричневой краской. Судя по расположению квартиры, Аввакум определил, что дверь напротив входа ведет в комнату, окна которой выходят на улицу. Так как квартира была однокомнатной, нетрудно было догадаться, что другая дверь ведет в кухню.

Стараясь не производить шума, он приоткрыл дверь комнаты и чуть слышно постучал. Никто не откликнулся. Тогда он открыл дверь пошире. Шторы были опущены, и в комнате тоже царил полумрак, как в прихожей. Виднелась неубранная постель, стоящий в углу гардероб и туалетный столик с зеркалом в резной раме; у кровати можно было разглядеть две табуретки — вот и вся меблировка. Среди этой скудной обстановки только одно привлекло внимание Аввакума — на белеющих простынях постели лежала куча женской одежды. Бросался в глаза необычный вкус хозяйки: черная юбка из грубого домотканого сукна, из такого же сукна безрукавка, да еще шерстяная кофточка — полное одеяние пожилой крестьянки соседствовало с тонким, изящным бельем городской девушки. На коврике перед кроватью валялись две пары чулок — вязаные из черной грубой шерсти и шелковые, нежные, почти воздушные.

Аввакум усмехнулся и покачал головой. Он тихонько вышел из комнаты и прильнул ухом к двери, ведущей в кухню. Ничего не было слышно. Но сквозь щель и замочную скважину просачивались тонкие струйки пара, клубившиеся в холодном воздухе. Пахло теплой водой и душистым мылом. Очевидно, за кухней была ванная, откуда и шел теплый пар. Там кто-то мылся. И этот «кто-то» был не кто иной, как владелица разбросанной по кровати одежды.

Он вернулся в комнату и стал искать, где бы спрятаться. Угол за гардеробом был неплохой позицией, но отнюдь не наблюдательным пунктом. Аввакум быстро распахнул дверцу гардероба, раздвинул в стороны развешанные платья и с радостью отметил, что в тонких досках спинки зияли трещины, достаточно широкие для того, чтобы сквозь них наблюдать из-за гардероба хотя бы одним глазом. Он повернул ключ, чтобы выпустить задвижку замка и не дать дверце захлопнуться наглухо, и раздвинул платья, оставив между ними достаточный просвет. Затем отодвинул гардероб настолько, чтобы пролезть в угол, глянул в «амбразуру» и удовлетворенно кивнул головой.

Все его действия были всесторонне обдуманы, и для непредвиденной случайности не оставалось места. Если бы его заметили в прихожей, он бы ответил, что позвонил, а дверь оказалась незапертой, показал бы удостоверение инспектора пожарной охраны и все равно сумел бы осмотреть каждый уголок квартиры. Если бы за гардеробом не оказалось удобного места для наблюдения, он спрятался бы за кроватью или под ней, использовав классический опыт застигнутых врасплох любовников… Можно было совсем не прятаться и тоже достигнуть цели, но ценой нежелательного саморазоблачения. И, в конце концов, если бы события не громоздились одно на другое и не шла борьба за каждую минуту, Аввакум успел бы так изменить свою внешность, что обошелся бы без игры в пятки. Так или иначе, но в его непрошеном посещении все нежелательные случайности были исключены. Аввакум лишь проверял на месте свои умозаключения, действуя сообразно с обстановкой.

Через несколько минут после того, как он занял свой наблюдательный пост в углу, дверь открылась и в комнату вошла какая-то фигура с накинутым на плечи полотенцем и в купальной шапочке. В сгущающемся сумраке лица нельзя было различить, и Аввакум начал проклинать себя за то, что забился в угол, но уже ничего не мог сделать.

Фигура присела на краешек постели, чтобы полотенце успело впитать влагу. Затем она подошла к окну и, проверив, плотно ли закрыты шторы, повернула выключатель, не спеша сняла шапочку и потянулась. Розовое мохнатое полотенце само скользнуло к ее ногам.

Посредине комнаты стояла, сияя молочной белизной кожи, молодая женщина с продолговатым, тонким лицом, высоким лбом, большими, широко открытыми карими глазами; у нее была девичья фигура: высокая грудь, мальчишеская талия, подтянутый живот.

Аввакум ничуть не удивился. Он знал, что перед ним стоит Лиляна Стамова — радистка ДОСО. Он был заранее готов и к метаморфозе, которая начала развертываться у него на глазах.

Лиляна натянула шелковые чулки и провела по ним рукой, а поверх надела толстые шерстяные, перехватив их под коленями резинкой, как это делают деревенские старухи, и, поднявшись с постели, стала похожей на белую птицу в сапогах. Надев тонкое белье, она облачилась в черную домотканую юбку, шерстяную кофточку и безрукавку. Вырядившись столь странным образом, она стала перед зеркалом, откупорила несколько банок и пузырьков и с искусством, которому Аввакум мог позавидовать, принялась терпеливо превращать свое лицо в старческое. Исчезла перемычка меж бровей, волосы на лбу и висках слегка побелели, сеть мелких морщинок пролегла на щеках и под глазами. Резиновые наклейки под губами растянули рот, образовав длинные, глубокие складки, спускающиеся к подбородку. Осталось только набросить на голову большой черный платок, и тогда перед зеркалом оказалась пожилая крестьянка, худощавая и прямая, со следами былой красоты на лице и в осанке.

Она надела простые черные башмаки на резиновой подошве, накинула на плечи короткий кожушок, который вынула из гардероба, почему-то вздохнула и с явной неохотой ушла.

Через несколько секунд вслед за ней сбежал по лестнице и Аввакум.

В подъезде он чуть не столкнулся с лейтенантом Марковым.

— Я уже стал беспокоиться, — сказал лейтенант. — Собирался силой ворваться в квартиру.

— Благодарю! — сказал с усмешкой Аввакум. — Я недурно провел там время. — Он показал глазами на пожилую женщину, идущую шагах в двадцати впереди. — Узнаете эту персону?

— Да ведь это мать Лиляны! — удивился лейтенант.

— Не мать Лиляны, а сама Лиляна, — почти прошипел Аввакум. — Идите рядом и, пожалуйста, поближе, чтобы не мокнуть под дождем. Ваш испанский берет стал похож на блин. Возьмите меня под руку!

Пройдя по бульвару, они расстались на перекрестке. Аввакум подозвал свою машину, а лейтенант последовал за Лиляной.

Вернувшись домой, Аввакум подкинул в камин дров и, сняв с полок целую кипу книг, взгромоздил их на стол. У него вдруг возникло желание поработать над своей книгой о древних памятниках и античных мозаиках, и вся эта литература могла понадобиться ему для справок. Но усталость взяла свое. Он опустился в кресло, устроился поудобнее у огня и закрыл глаза. Через несколько минут он погрузился в дремоту, тихую, как моросивший за окном дождь.