Разгорячившись после такого упражнения, я надел пиджак для профилактики простудного заболевания, которое, в переводе на карманные единицы измерения, равно аспирину «Хениолес» за тридцать сентаво. Загривок я укутал шарфом, который ты, моя милая, заштопала своими пальчиками феи, и приспособил уши под шляпу, но главный сюрприз дня был преподнесен Пиросанто, внесшим предложение поджечь «сборщика камней», осуществив предварительно распродажу очков и предметов гардероба. Аукцион не удался. Раскрошенные очки перемешались с липкой массой глаз, а костюм пропитался густой кровью. Книги тоже оказались товаром неходовым, из-за перенасыщенности органическими останками. Только водила (он оказался вторым Граффьякане) сумел отвоевать часы системы «Роскопф» на семнадцати рубинах, Бонфирраро взял себе бумажник «Фабрикант», с девятью песо и двадцатью сентаво и фотокарточкой какой-то барышни, играющей на фортепиано, а бестолковый Рабаско вынужден был довольствоваться очечником «Бауш» и авторучкой «Плюмекс», не говоря уж о кольце старинного ювелирного дома Поплавского.

Вскоре, толстушка моя, этот уличный эпизод канул в Лету. Вьются по ветру стяги Бойтано, звонко разносятся трели кларнета, куда ни глянешь вокруг – народная масса… На Площади Мая[12] нас настиг крутой электрический разряд в лице доктора Марсело Н. Фрогмана. Он подготовил нас к тому, что за этим последовало: к речи Чудовища. Вот эти самые уши, толстушечка, слышали эту речь, впрочем, как и вся страна, потому что речь эта передавалась по радио.

Пухато, 24 ноября 1947 года.