Потом Дунька жаловалась: а мой ребеночек совсем не растет. Я и кормлю его, и пою. Дунька показывала детскую бутылочку с молоком, которую время от времени приставляла к пластмассовой голове изуродованной куклы. А он не растет! А знаете, почему? Потому что он мертвенький...

И матери как могли утешали Дуньку. Они говорили: ничего, Дунька, вырастет и твой ребеночек. Oн ведь еще совсем маленький! Ты его только вчера родила, что же ты хочешь, чтобы он уже ходил и разговаривал?

Так и жила Дунька, без малого тридцать лет от начала своего помешательства до войны. И уже поседела, и морщины покрыли ее лицо, а ребеночек все не рос, но матери утешали Дуньку, и та верила, что родила своего ребеночка вчера, и счастливо улыбалась.

Только беременные женщины боялись встретить Дуньку. Случись Дуньке столкнуться с носящей во чреве плод, она подходила, клала женщине руку на живот и спрашивала: а твой ребеночек тоже родится мертвеньким? Жуть брала женщину от таких слов, она возвращалась домой ни живая ни мертвая и долго молилась, а родственники звали в дом муллу, чтобы тот защитил от сглаза.

Дуньки не стало после одной из первых бомбардировок, ее изувеченное осколками старое тело закопали на кладбище, рядом с могилами мусульман.

После двух войн медицинские работники в Чечне отмечали, что из-за стрессов и ранений женщины все чаще стали рожать мертвых детей, даже если не было выкидыша и плод был доношен.

Не только в Шали были сумасшедшие. В другом районном центре, Урус-Мартане, жил блаженный Данги. Данги был высокий и рыжий, как солнце. Его и называли Малх Данги — Солнечный Данги. Данги жил особняком, не женился, детей не заводил. Работал ночным сторожем в совхозе, а днем спал, если только не случались похороны. Похороны были настоящей работой Солнечного Данги. Когда умирает чеченец, проводят похоронный обряд, тезет. Собираются все родственники умершего и пожилые односельчане. Тело хоронят сразу, в тот же день, обряды проводятся после похорон, во дворе покойного. Мужчины сидят отдельно, женщины отдельно. Варят баранину, угощают всех приходящих. Совершается зикр — суфийское моление.

Данги ходил на все тезеты в Урус-Мартане и участвовал во всех зикрах. Жил Данги скромно, в обычные дни ел сискал, кукурузные лепешки, запивая их молоком или простоквашей. А на тезете всегда очень много мяса. Данги любил ходить на тезет. Во время поминок Солнечный Данги вел себя спокойно и тихо, как все мужчины, вставал и приветствовал входящих, вел приличествующие случаю беседы. А на зикре Данги первым впадал в экстаз и часами сидел, бормоча что-то невнятное, качая головой и временами вскрикивая: “Аллах Акбар”, велик Аллах!

После начала войны Данги перестал работать, целый день ходил по селу с блуждающей улыбкой. Всем встречным Данги говорил, что скоро будет много похорон, ночью надо спать, чтобы бодрствовать на поминках. А работать уже совсем не надо, потому что теперь Данги будет каждый день есть вдоволь мяса.

А однажды Данги надел свою лучшую одежду и пошел прочь из села. Раньше Данги никуда не ходил, и его спросили: куда ты, Малх Данги? В Самашки, сказал Данги. У меня много дел в Самашках, там роют сотни могил, и будет такой тезет, какого не было еще за всю жизнь.

Бедный Данги, думали люди в Урус-Мартане, совсем стал дурной из-за этой войны. Русский пост около Урус-Мартана пропустил Данги, пусть идет, ненормальный. Глядишь, мину на дороге обезвредит. От Урус-Мартана до Самашек 25 километров, Данги пошел пешком и всем по дороге говорил: я иду в Самашки, там будет большой тезет, потому что похоронят сотни людей, как может Данги не попасть на такой тезет? А потом будут хоронить самого Данги, и вы все обязательно приходите. Так Солнечный Данги приглашал людей на собственные похороны.

В Самашки пришли русские. Они убивали всех: мужчин, женщин, стариков, детей. Забрасывали дома гранатами… За один день больше двухсот могил появилось на самашкинском кладбище.

Но не попал Данги на тезет. На входе в Самашки его остановил другой русский пост. Солдаты сказали, что Данги — боевик, что он притворяется ненормальным. Они били Данги, а он кричал “Аллах Акбар”, велик Аллах! Данги впадал в транс, как на зикре. Солдаты разъярялись все больше и больше. Они замучили Данги до смерти и выкинули его труп на дорогу. Люди из Урус-Мартана забрали тело Солнечного Данги и похоронили. Много людей пришло на похороны, тысячи. Ведь все уже знали, что будут похороны Данги, он сам об этом рассказал.

Село живет восходами и закатами. Город живет часами, временем на электронных табло станций метрополитена, звенящими на разные мелодии будильниками в мобильных телефонах, выпусками новостей в автомобильном радио. А село живет восходами и закатами.

Когда алая корова солнца выходит на бескрайнее синее пастбище неба медленно пережевывать белые кусты облаков, чтобы напоить парным молоком дождя зеленого теленка полей, хозяйки, гремя эмалированными ведрами, заходят в сараи для утренней дойки. Пенистыми струями звонко ударяет молоко в дно посуды. После дойки отворяются ворота и, подгоняя шлепками ладоней, хозяйки выпроваживают коров на улицу. Коровы собираются в нестройные колонны и сами идут знакомым маршрутом на выпас. Где-то впереди шествует пастух, которому от каждого двора дают немного денег и вдоволь молока, сметаны и творога.

Особых пастбищ около села нет. Земля или застроена, или занята лесопосадками, или распахана под посевы злаков. Коровы щиплют траву вдоль дорог, вдоль совхозных угодий и на большом поле, которое в плане села значится футбольным. Еще одно, настоящее футбольное поле, есть в центре. На нем проводятся районные соревнования, занимаются воспитанники ДЮСШ. На этом, окраинном поле, у края рощи шелковицы и берега реки Басе, в футбол играем разве что только мы, мальчишки, но нам коровы не помеха.

Вечером, когда солнце клонится к стойлу заката, пастух собирает стадо и направляет его обратно в село. Пестрая демонстрация коров занимает дорогу и тротуары. Возникает единственно возможная в селе пробка, и водители автомобилей покорно ждут, пока неторопливо пройдут коровы. С главной улицы демонстрация растекается по боковым улицам, улочкам и переулкам. В воздухе стоит разноголосое мычание и пыль, поднятая стадом, пронизанная лучами закатного солнца. Пыль, поднятая копытами коров, очищает человека от всех грехов, как воды священных рек и божественный дождь, после которого в небе подковой выгибается радуга. Оттого ли люди стоят вдоль домов, когда они возвращаются?

Каждая корова знает свою дорогу к дому. Если хозяйка не встречает ее на улице, корова недовольно мычит. Тогда открывается калитка, и босоногий мальчуган отодвигает тяжелые створки ворот. В этот момент облака отражают последние багровые лучи закатившегося светила.

В каждом дворе есть корова, иногда две или даже несколько. Многие могут позволить себе купить молочные продукты на рынке, но если в доме нет коровы — чем занять дочерей, как проверить невестку, не лентяйка и не гулена ли она?

На рынке продается сметана из сливок, процеженных в маленьких сепараторах, гуще магазинного масла, вкусная, как первый декабрьский снег, и головки домашнего творога, закутанные в марлю. А молоко на рынке не продается. Еще чего, продавать молоко! В каждом дворе есть корова, и если чья корова еще не отелилась, то соседи принесут молоко в трехлитровой стеклянной банке, а надо — и в эмалированном ведре. Никому же не приходит в голову продавать воздух или воду.

В нашем дворе две коровы, одна красной масти, ее зовут Зорька, другая — пестрая, Ласточка. Мы взяли их маленькими телушками и вырастили до красивых невест. Сестры встречают Зорьку и Ласточку у ворот и провожают к стойлам в кирпичном сарае, построенном специально для них.

Когда сестры уехали учиться в большой город, мы продали коров: мама болела и не могла одна ухаживать за всей живностью. Кроме коров у нас жили десятки кур, важные, как потомственная аристократия, гуси, китайские утки, индюки, кролики и нутрии в проволочных клетках. Зорька успела отелиться, ее мы продали на другой конец села вместе с теленочком, а Ласточку незамужней взяли на улицу по соседству. Ласточка еще месяц приходила к нашему двору и призывно мычала. Но, отелившись в новом доме, признала и новых хозяев. Зорька тоже время от времени сбегала и через все село приходила к нам. Мы запускали ее во двор, кормили и поили, а наутро хозяева забирали ее обратно. Корова на всю жизнь запоминает как свой дом то место, где она отелилась в первый раз.