Ленин. Возьмите на мое имя бумаги на проезд во Францию и Англию. Я поеду по ним через Англию (и Голландию) в Россию. Я могу одеть[15] парик. Фотография будет снята с меня уже в парике, и в Берн в консульство я явлюсь с Вашими бумагами уже в парике.
Снова появляется Карр, на этот раз полностью одетый, и начинает подслушивать то, что говорит Ленин.
(Ленин продолжает) Вы тогда должны скрыться из Женевы минимум на несколько недель до телеграммы от меня из Скандинавии… Ваш Ленин. P.S. Пишу Вам, ибо уверен, что между нами все останется в секрете абсолютном.
Входит Тцара. Он не замечает Карра, a Карр не замечает его. Тцара подходит к конторке Сесили и нажимает на кнопку звонка. Сесили выскакивает из-за конторки.
Сесили. Джек!
Тцара (поворачиваясь на голос). Сесили!
Сесили. У меня есть для вас сюрприз. Кто бы, вы думали, у нас здесь? Ваш брат!
Тцара. Что за чушь! У меня нет никакого брата! (Поворачивается в другую сторону и замечает Карра) О, боже!
Ленин и Надя замечают происходящее и начинают смотреть тоже.
Карр. Дорогой брат, я пришел, чтобы сказать тебе, что я очень сожалею обо всех причиненных тебе в прошлом огорчениях и что я намерен в будущем жить совсем по-другому.
Сесили. Джек, неужели вы оттолкнете руку вашего брата?
Тцара. Ничто не заставит меня пожать ему руку. Он сам знает почему.
Сесили. Джек, если вы не пожмете руку вашему брату, я никогда не прощу вас.
Тцара. Не очень-то и нужно. Какое мне дело до вашего прощения? Дело в том, что он больше мне не…
В этот момент Ленин снимает парик, и Тцара узнает его.
Ах, это вы, товарищ! Вы знакомы с моим братом Тристаном?
Карр сердечно обменивается рукопожатием с удивленными Лениным и Надей, а затем протягивает руку Тцара.
Карр. Очень рад вас видеть, товарищ! И вас, жена товарища! И тебя, брат!
Тцара (пожимая руку Карру). Делаю это в первый и последний раз!
Сесили. Как приятно видеть примирение родственных сердец! Оставим их наедине друг с другом.
Надя. План, упомянутый в этом письме, так и не был осуществлен.
Ленин и Надя собирают свои вещи и уходят, Сесили следует за ними.
Карр. Она просто прелесть, эта Сесили! Я положительно в нее влюблен. И это ставит меня перед моральной дилеммой. Чтобы решить ее, я должен попробовать вот эту сдобную лепешку. Не хочешь взять вон тот сладкий пирог?
Декорации библиотеки сменяются декорациями кабинета Карра, обмен репликами продолжается.
Тцара. Но я не люблю пироги. Кроме того, я поклялся, что никогда больше не подам тебе руки.
Карр. А я и не собираюсь жать тебе руку, когда ем сдобные лепешки. Этими двумя делами нельзя заниматься одновременно. (Обращаясь к Беннетту, который входит с блюдом сдобных лепешек?) Кстати, Беннетт, нам не пишут ничего такого, что касалось бы вас и мистера Тцара?
Беннетт. Ставки на Ленина слегка упали, но вы по-прежнему можете ставить сто к одному против него, сэр.
Карр. Сто к одному?
Тцара. Поставьте десятку за меня, прошу вас, Беннетт. На то, что к Рождеству Ленин будет командовать парадом.
Карр. И за меня, Беннетт, тоже десятку. На то, что Ленина отправят на свалку истории.
Беннетт. Хорошо, сэр.
Беннетт выходит. Карр и Тцара берут с подноса по сдобной лепешке.
Тцара. Я шокирован, Генри. Неужели ты позволишь так называемому долгу встать на пути у твоей любви к Сесили Каррутерс?
Карр. Я не могу принять решение, пока не покончу с лепешками! (Он берет с подноса еще одну лепешку?)
Входит Надя, одетая в дорожный костюм. В руках у нее чемодан и пара свертков. Где пролегает граница между кабинетом и библиотекой, в этот момент не вполне ясно.
Надя. В тот же самый день, девятнадцатого марта, произошло общее собрание представителей различных групп русских политэмигрантов, находившихся в Швейцарии. На нем обсуждались пути и способы возвращения в Россию. Мартов выдвинул проект – добиться пропуска эмигрантов через Германию в обмен на интернированных в России германских и австрийских пленных.
Входит Ленин, одетый также по-дорожному и с багажом в руках.
Ленин. Двадцать первое марта, письмо Карпинскому в Женеву. «План Мартова хорош: только мы (и Вы) не можем делать этого прямо».
Надя. В итоге переговоры взял на себя председатель Циммервальдского комитета товарищ Гримм. Двадцать пятое марта. Телеграмма Ставки Германского верховного командования Министерству иностранных дел в Берлине: «Не имеем возражений касательно транзита русских революционеров, если таковой будет произведен под конвоем в специальном поезде».
Карр (поедая сдобную лепешку). Постарайтесь меня понять: я обожаю Сесили, но американцы вот-вот вступят в войну. Будет крайне глупо, если в этот момент какие-нибудь большевики заставят Россию выйти из игры. Это могло бы полностью изменить весь ход событий. Поймите, я всегда выступаю за правое дело. Вы же помните подлую маленькую Польшу – нет, не Польшу, ту, другую…
Ленин. Телеграмма большевикам, отъезжающим из Скандинавии в Санкт-Петербург: «Notre tactique: méfiance absolue, aucun soutien nouveau gouvernement, Kerensky surtout soupçonnons, armement proletariat seule garantie, élection immédiate douma de Petrograd aucun rapprochement autres partis».[16]
Карр. В любом случае, в соответствии с марксистской теорией, диалектика истории привела бы к тому же результату с ним или без него. Если бы Ленина не существовало, его необходимо было бы выдумать.
Ленин. Телеграмма Ганецкому в Стокгольм: «Завтра уезжает двадцать человек».
Карр. И кроме того, я не понимаю вашего интереса. Все эти заигрывания с марксизмом – чистое сумасбродство. Вы – крайне милый буржуа, которому маменька выхлопотала освобождение от труда. Случись революция, вы не будете знать, что делать и куда бежать. Вы – ничто. Меньше чем ничто – художник. Эти парни сделают реальностью ваши мечты о многоцветном мочеиспускании: вы будете мочиться кровью.
Тцара. Художники и интеллектуалы станут совестью революции. С твоей стороны совершенно бессердечно съесть все лепешки и оставить мне сладкий пирог.
Надя. Девятого апреля в два тридцать пополудни путешественники выехали от ресторана вокзала Царингер. В путь отправились по-русски – нагруженные подушками, одеялами и прочими пожитками. Ильич был в котелке, зимнем пальто и прочных башмаках на толстой подошве, которые сделал ему наш квартирный хозяин сапожник Каммерер. Телеграмма сестре в Санкт-Петербург.
Ленин. «Приезжаем понедельник ночью одиннадцать. Сообщите «Правде».
Тцара (вставая). Ну что ж, поступайте как знаете. Мы, дадаисты, считаем, что история тоже появляется из шляпы.
Карр. Боюсь, что для дадаистов в коммунистическом обществе не найдется места.
Тцара. Именно поэтому мы за коммунизм. В буржуазном обществе нам слишком просторно. (Уходит?)
Надя. Поезд отбыл в три десять, как и было запланировано.
Надя и Ленин уходят. Отдаленный звук отправляющегося поезда.
Возможно, видно, как он отходит от платформы. Сесили, стоя на платформе, машет красным платком вслед уходящему поезду.
Карр (решительно). Окончательное решение созрело в моем мозгу: его надо остановить любой ценой. Русское правительство состоит из умеренных патриотов. Князь Львов – умеренный консерватор, Керенский – умеренный социалист, а Гучков – просто деловой человек. Все это создает многообещающие предпосылки для построения демократического общества западного типа и для победоносного завершения войны на Восточном фронте, вслед за чем последует бурное развитие торговли. Я должен немедленно телеграфировать послу в Берн. (Уходит.)
Все погружено в темноту; луч прожектора на Л е н и н е. Существует широко известная фотография Ленина, обращающегося с речью к народу в мае 1920 года, – «лысый, с бородкой, в костюме-тройке», по описанию Карра; он стоит слегка наклонившись вперед, словно моряк в шторм, подбородок выпячен вперед, руки вцепились в край трибуны, которая ему по пояс, в правой руке зажата кепка… фотография знаменитая, и небезосновательно. Ленин, застывший в позе оратора, остается на сцене один.
