– А ты мне нравишься! – серьезным тоном бросил ему солдат. – Ты крепкий парень. И отчаянный. С таким, как ты, мы бы в несколько месяцев закончили войну, разошлись бы по домам, к своим бабам и ребятишкам.

Глядя на него, Василе лишь глупо улыбался, не соображая, куда тот клонит.

Солдат заставил его почистить одежду, умыться. А сам отошел в сторону, вырвал пук лободы и стал чистить шинель, брюки, ботинки, в то же время не отрывая взгляда от арестанта. Затем приказал ему отойти на двадцать шагов от колодца. Вытащил бадью свежей воды, долго, с наслаждением пил, потом принялся не спеша мыть руки, разгоряченное лицо, напомнив еще раз Оляндрэ, что он охотник, притом неплохой, и что Василе сморозит большую глупость, если попытается бежать. Василе понимал все это и без него, покорно ждал, проклиная себя за то, что так оплошал с побегом. Чувство отчаяния достигло предела: теперь никаких шансов, солдат будет смотреть в оба, а там, в Сороках, ко всему прочему ему еще пришьют и покушение на жизнь солдата.

– Почему ты не застрелил меня? – спросил Василе, когда они снова двинулись в путь. – Ведь в таких случаях…

– Это от нас не уйдет. Да и куда спешить?… Ты лучше скажи, что собирался делать, если бы отнял винтовку? Послал бы мне пулю в лоб?

– На кой ляд? Что мы с тобой не поделили? Просто хотел спастись, и все. Ведь ты такой же крестьянский сын, как я, и не думаю, чтоб тебе очень пришлись по сердцу эта война, эта оккупация…

– В мать их перемать с их войной и оккупацией! Дома меня ждет молодая баба, ребятишки, и земля под паром, и охотничье ружье. Но что делать, братик, долг есть долг. И сейчас я головой отвечаю за тебя. Если сбежишь, меня погубишь. Скажу тебе честно: не хочу, чтобы меня послали на передовую или влепили девять граммов в этот черепок…

Одно время шли молча, каждый думал о своем. Дождь усилился, клейкая грязь стала жиже и уже не липла так сильно к подошвам. Идти стало легче, и они, словно сговорившись, ускорили шаг.

С вершины пригорка сквозь деревья с поредевшей листвой проглядывала свинцовая лента Днестра. Дорога круто спускалась вниз, петляя зигзагами, а там неторопливо тянулась вдоль берега до самого города.

– А ну-ка, дай сюда пакет! – потребовал солдат.

Оляндрэ на секунду замешкался: офицер и староста приказали вручить его в Сороках, лично господину капитану Куду.

– Давай, давай, поживей, некогда торговаться.

Василе нерешительно сунул руку в нагрудный карман. Солдат взял намокший конверт и острием штыка стал вскрывать края.

– Что ты?! Еще заметят, что его открывали… Меня ведь предупредили…

– Один черт! – махнул солдат и развернул письмо. Взглянув на него, он криво усмехнулся.

– Так я и думал, – протянул он бумагу Оляндрэ. Тот взял, осторожно пытаясь укрыть ее от дождя.

– Брось ты это, я ж тебе говорю, один черт. Как ты ее ни крути. Чего вылупился?

Василе обалдело смотрел на чистый лист бумаги, в центре которой был нарисован аккуратный крестик.

– Что, читать не умеешь?

– Так читать нечего…

– Как нечего? Тут даже очень много написано. А ну, посмотри получше. Или у вас не принято ставить крест на могиле?

У Василе едва не подкосились ноги… Он видел коршуна, который хищно кружил над ним, готовый камнем броситься на его голову.

– Так я и думал, – повторил солдат. – Я уже водил таких. Тогда мне тоже приказывали, как нынче: «В случае попытки к бегству, оружие при тебе…»

– И ты застрелил кого-нибудь?

– Нет. Их постреляли там, другие…

Он изорвал листок на мелкие клочья, свернул их в комок и бросил в глубокую рытвину, присыпав сверху землей. Василе молчал. Он как бы успокоился, и ему было почти безразлично все, что происходит или произойдет с ним сегодня. Лишь странное поведение солдата удивляло его. Тот снова заставил его идти впереди, а Сам конвоировал сзади с винтовкой наперевес и с пальцем на спусковом крючке. Он заметил, что в гору подымается повозка с военными.

– Никак на помолвку ведешь? – с улыбкой спросил офицер в дождевике. Другой офицер, сидевший рядом на заднем сиденье, рассмеялся, словно услышал что-то очень остроумное.

– Здравия желаю, господин капитан, я веду его к господину капитану Куцу.

Офицеры подозрительно взглянули на арестанта, затем толкнули ездового, чтоб тот трогался.

– Веди, веди, сегодня у него не очень-то много работы. И ему скучно.

Офицеры обменялись понимающими взглядами и снова засмеялись.

Когда они спустились вниз к крутому берегу реки, несущей свои глубокие пенистые воды, солдат пристально огляделся, затем подошел к Оляндрэ и сорвал с него поношенную смушковую шапку.

– Валяй к тем камням, вон в ту пещеру, сиди там н не чирикай, пока не стемнеет. Потом ступай с богом, куда глаза глядят и ноги понесут. Только боже упаси попасться живым в чьи-либо руки. Тогда и мне – такой же крест… Ясно?

Василе слушал, не веря своим ушам, и не мог сдвинуться с места. Стоял как вкопанный, не произнося ни слова. Солдат подтолкнул его, выругавшись:

– Марш, мать твою перетак, покуда нет никого! Иначе крест заработаешь.

Сквозь мелкий густой дождь Оляндрэ бегом кинулся к пещере, издалека показывающей свою широкую черную пасть.

В это время солдат, забросив в мутный стремительный Днестр шапку Василе, стал орать что есть мочи:

– Стой! Назад, стрелять буду! Стой, стрелять буду! Раздалось несколько выстрелов. Солдат продолжал кричать, перемешивая угрозы с отборной бранью. Василе слышал, как сверху, с холма, оглушительно тарахтя колесами, скатывалась кэруца, видимо, с тем офицерьем.

– Пытался сбежать, большевистская сволочь! – гремел солдат, показывая на кэчулу, лениво покачивающуюся на гребнях волн.

– И ты его успокоил?

– Так точно! Как видите! Но у меня был приказ…

– У тебя был приказ?! А где же твоя бдительность, солдат его королевского величества? Поедешь с нами. Там объяснишь…

– В этом есть что-то забавное и символическое, – послышался голос другого офицера, наблюдавшего, видно, как удаляется от берега, погружаясь в воду, шапка Василе. – Это единственный путь, который остался у большевиков. Пожелаем же рыбам приятного аппетита. Поехали…

Кэруца с трудом подымалась в гору. Офицеры что-то оживленно рассказывали друг другу и смеялись от души. Следом шел солдат, сгорбленный и понурый.

Притаившийся в пещере Оляндрэ все еще не верил своим глазам и ушам. Он не верил ни себе, ни солдату, на которого совсем недавно набросился и который теперь брел по дороге, безоружный, не ведая, что его ожидает. Жаль, что не спросил, откуда он родом и как его величать. И спасибо ему не сказал. Двоюродный брат послал его на смерть. А чужой человек, которого он встретил впервые и навряд ли встретит еще раз, спас его от верной смерти… Кровожадный коршун прохлопал Оляндрэ. Теперь он снова свободен. Но куда податься?

Дождь лил не переставая, уныло и монотонно. Земля была голой и размякшей, и лес был обнаженным и чужим. Но Василе был свободен. А свобода может изо льда выжать тепло, из полночи сделать свет и из самых запутанных лабиринтов может найти спасительную тропинку. Люди за нее платят жизнью. И вот, она есть у него. Правда, довольно относительная. Подобно зайцу, он спасся от гончих. Теперь он должен знать, как уберечься от зоркого кровожадного коршуна.

Снаружи послышались торопливые шаги, идущие от калитки. Затем кто-то открыл дверь в сени. Василе Оляндрэ очнулся от воспоминаний. Тоадер засуетился: в его глазах можно было прочесть страх.

– Садись, – успокоил его Василе. – Это Митря. Я его по походке узнаю.

В это время в дверном проеме появилась атлетическая фигура Митри. Увидев гостя, он удивился.

– Добрый вечер, мош Никандру, – протянул он руку. – И ты тоже, небось, не был на торжестве? Отец вот не пошел, периферия, говорит, неинтересно, не то, что в городе, – пошутил учитель, садясь рядом с Василе и обнимая его за плечи.

– Митруца, просьба к тебе, – обратился к нему отец, – принеси-ка нам, если можно, хорошего вина.