– Да, многие говорят об этом, – сказал Агенор. – Все говорят.
– Нет, не все! – Перикл по привычке поднял правую руку. – Враги демократии, враги Эфиальта, не могут простить ему этого неистовства и доброты. Они порочили его, порочат и по сей день. А почему? Да потому, что кого-то не устраивает присутствие честных людей в Афинах. Кое-кому хотелось бы мошенничать вволю, без страха перед справедливостью. Эфиальт настигал каждого вора, точно молния небесная. И разил их. Одни боги знают, сколько испытал он мук и трудов, добиваясь справедливости во всех делах.
– И он добился ее? – Агенор сидел ровный, поуспокоившийся. Только звезды по-прежнему горели в его глазах.
– Нет, не добился, – жестко выговорил Перикл. – Ни одному человеку на протяжении отпущенной ему жизни не дано искоренить все зло на земле. Кто думает так, причем думает искренне, тот нагромоздит еще больше зла, тот увеличит насилие, вместо того, чтобы ниспровергнуть несправедливость. Эфиальт делал все, что в силах одного человека. И за это ему слава! Враги не могли простить ему добрых дел на благо Афин. Ты, наверное, знаешь, что подлый наемный убийца по имени Аристодик убил его. Убил из-за угла. Но что от этого выиграли олигархи? Разве сумели они убить демократию в Афинах? Разве наша партия демократов не нашла в себе силы, чтобы идти по пути Эфиальта? Разве ворам разрешено беспрепятственно воровать? Разве воры и мошенники чувствуют себя в Афинах вольготно? Разве нет за ними неусыпной слежки, подобно тому как боги с Олимпа следят за нами денно и нощно?.. Нет, Агенор, ничего не выиграли враги от этого подлого убийства! Я это свидетельствую здесь, на этом месте, и буду свидетельствовать где угодно… Значит, Агенор, этот твой кинжальчик не столь опасен для Афин, как тебе это кажется.
– Может быть, – сказал Агенор. – Я ненавижу тиранов. Я решил посвятить свою жизнь борьбе против них.
– Благородно, это очень благородно! И чем больше молодых людей пойдут в этом направлении – тем лучше.
Агенор облизал языком совсем сухие губы. Его взгляд на мгновение остановился на кинжале, и кинжал этот показался в эту минуту малюсеньким детским кинжальчиком, жалким оружием, пригодным только для потрошения кур…
– Чтобы идти вперед, – сказал Агенор, – надо кое-что уяснить…
– Верно.
– Надо познать то, что видишь.
– Верно.
– И того, кого видишь.
– Тоже верно.
– И понимать все…
– Так, так.
Перикл согласно кивает головой. Он, кажется, ужо видит насквозь этого молодого человека. Словно перед ним египетское стекло, вышедшее из-под рук отличного мастера.
– Я и пришел к тебе, чтобы кое-что уяснить.
– Постараюсь помочь.
– Я не один, – зловеще проговорил Агенор. – Нас много, и все молоды.
– Рад этому.
– Но ты не знаешь, что я скажу.
Перикл скрестил руки на груди;
– Ты уверен?
– Да.
Зопир внес сосуды с вином и водою. Поставил их на стол, покосился на кинжал и вышел.
Перикл сказал:
– Я говорю «да», но это вовсе не означает, что я знаю досконально и знаю все. Если бы это было так – людям не стоило бы встречаться и беседовать. Каждый, сидя у своего очага, понимал бы другого. Все бы знал наперед. И тогда, может быть, не стоило бы вовсе жить.
– Это хорошо, – сказал Агенор. – Я не терплю всезнаек хресмологов.
– Я тоже.
– Есть один философ… Его зовут Сократ. Я часто слушаю его на агоре́. Ты знаешь его?
– Сократа? Он – мой друг.
Агенор помрачнел:
– Сколько же у тебя друзей?
– Много.
– А врагов?
– Соответственно.
– Много, что ли?
– Разумеется.
– И тебе, наверно, трудно?
– Ничуть! Я знаю, чего хочу. Знаю, чего хотят мои друзья. Знаю, чего требуют от меня мои враги. Поэтому мне легко.
Агенор покачал головою:
– А я не верю.
– Мне? Моим словам?
– Да. Тебе, несомненно, трудно, и ты просто притворяешься. Извини за резкость, но это так. Я пришел к тебе объясниться начистоту. От этого зависит моя жизнь. Я не мог попасть к тебе т о г д а, но я попал к тебе – хотя и с трудом – с е й ч а с. Твой раб всячески меня отговаривал от свидания, но я не поддался.
– И хорошо сделал.
– Я призвал на помощь все свое упорство.
– В данном случае это неплохое упорство.
– Как знать! Может быть, ты и возненавидишь меня. И в один прекрасный день, снова получив власть, начнешь преследовать меня. Но предупреждаю: я никого не боюсь!
Молодой человек сжал кулаки и нахмурил брови. А Перикл засмеялся. Ему стало смешно. Этот Агенор был забавен в своем не совсем понятном гневе. Нет, в самом деле, что надо этому молодому человеку от старого, уже вышедшего в отставку – не по своей воле – государственного мужа? Зачем обращается Агенор к тому, кто уже не властен за порогом своего дома?
– Я никого не боюсь, – повторил Агенор. – А смех твой удивляет меня.
– Я объясню. – Перикл налил воды гостю и себе, долил вином. Он сказал: – Пей…
– Не боюсь даже смерти, – добавил Агенор.
– Почему?
– Готов ко всему. Поэтому и не боюсь!
– Смерти следует опасаться в твои годы. Надо сначала попытаться прожить жизнь, а потом уж лишать себя страха перед смертью. Это я могу не страшиться. Я могу позволить себе роскошь кончить жизнь самоубийством. Или совершить какое-нибудь безрассудство, ведущеt к смерти. А молодому человеку все это не подобает. Сохранить себе жизнь, чтобы жить, чтобы расти на пользу Афин, чтобы приносить благо людям, – вот высшее призвание для молодых.
Агенор не со всем согласен. У Агенора на этот счет свое мнение. И он его выскажет.
– А еще, – говорит Перикл, – меня рассмешило твое предположение о том, что я снова могу прийти к власти…
– А почему бы и нет?
Перикл усмехнулся:
– Я? К власти? Я – едва избегнувший смерти от народного суда? Откуда у тебя такие мысли?
Агенор указал на свою макушку:
– Оттуда.
– Нет, – отрезал Перикл. – Этому не бывать! И тебе опасаться нечего, если даже я и приду снова к власти. Я не мщу никому. И не мстил. Это худшее, что может позволить себе человек, облеченный мало-мальской властью.
– Это так, – согласился Агенор. – Но неизвестно, как поведет себя человек, которого вторично призвали к власти.
– Мне это не грозит.
– А я полагаю так: зарекаться не надо.
Молодой человек сердито поднял фиал, как бы нехотя отхлебнул вина и так же сердито, точнее – обиженно, поставил на место. И уперся взглядом в столик.
– Если говорить серьезно, – продолжал Перикл, – и отрешиться немного от собственных предубеждений, вероятность твоего предположения столь же ничтожна, сколь невозможно воскрешение мертвого. Надо немного знать афинский народ и немного понимать меня. Дело сделано, и нет к нему возврата. Вот мое мнение.
Молодой человек оказался более упрямым, чем это предполагали Перикл и Евангел. Это был даже не мул и не осел, а какое-то особенное существо, вдвое превосходящее своим упрямством и того и другого.
– Я повторяю: зарекаться не надо. – Агенор снова набросился на фиал.
Перикл подумал, что молодой человек съест этот глиняный сосудик, проглотит целиком, не разжевывая. Было что-то странное в повадках Агенора. И где он такой уродился?..
– Агенор, давай оставим в стороне беспредметный спор – позовут меня или не позовут… Я еще раз хочу вернуться к Эфиальту, чтобы завершить мою мысль. Одним словом, так: убийства не давали и никогда не дадут полезных всходов…
– Как?! – вскричал Агенор и в одно мгновение вскочил, как говорят персы, словно напоролся на острый шип. – Как?! А что ты скажешь о тираноубийцах Гармодии и Аристогитоне? Может быть, напрасно подняли они руку на ненавистного Гиппарха?
Агенор снова схватил фиал: ему недоставало воздуха, его жег некий внутренний огонь, и как можно скорее хотелось залить его вином или водою.
Перикл не торопился с ответом. Прежде чем отвечать, надо, чтобы приготовились слушать тебя. Слово должно западать в душу. А душа не должна быть закрыта для слова. Только в этом случае есть смысл говорить, только при этом следует раскрыть рот, чтобы произнести слово. Поэтому он и выжидал. И не ронял ни слова. С любопытством разглядывал Агенора и спрашивал себя: достаточно познакомился с ним? Ведь этот молодой человек вступит в пору своего расцвета тогда, когда уже Перикла и его друзей вовсе не будет на свете. Значит, этому Агенору, по существу, и принадлежит будущее. С будущим, которое скрыто для всех, шутки всегда плохи. Поэтому надо постараться, чтобы Агенор понял Перикла, чтобы и Перикл в свою очередь понял его.
