На Ритиных же похоронах было еще пуще: за гробом торжественно и красиво шло бюро бывшего райкома партии, шло в том же старом порядке, как на возложение цветов неизвестному солдату, который огнем цвел рядом с памятником местному герою-летчику, но поди ж ты… Чтили неизвестного, а покойный летчик обрастал крапивою. Свой первый материал Юрай написал об этом и был высечен всеми инстанциями. Говорят, Емельянов стучал ногами и пообещал не пускать Юрая на родину. Потом кто-то рассудил иначе, Емельянова поправили, и он даже пожал Юраю руку, встретив его однажды в поезде. В том же самом. Шел Емельянов в пижаме из уборной, шел Юрай в пижаме туда же. Встретились и пожали друг другу руки. «Справедливо отметил недоработку», – сказал Емельянов, и Юрай, забыв о топании на него ногами, почему-то сказал: «Спасибо». Никто не знает, но в туалете Юрая тогда вытошнило.

Теперь же, глядя на строй черных костюмов и черных выправок, думал, что жизнь с Емельяновым обошлась более чем сурово. И жалко старика. Но ведь можно было хотя бы сегодня идти как-то иначе? А не в строгом соответствии уже бывшей линии?

А с другой стороны… Придет ли он к своей старости в кругу единомышленников или они все, как горох из стручка, который надломили, – посыпалось, рассыпалось?.. Но ведь это же нормально – лопающийся стручок. Только ведь и смертное единство старшего поколения тоже считалось нормальным. К нему тяготели, а когда рассыпались к чертовой матери, выяснилось – нет большей радости быть не в стручке. Так что, не хотел бы Юрай оказаться в их дружных рядах. Кстати, и Ритин муж выламывается из них: идет вроде и вместе, но и на шаг в стороне, вроде свой, но уже и чужой.

Но тут обзор закрыла девица, которая в вытянутой руке несла какой-то флакон. «Нашатырь, – решил Юрай. – Подходи – нюхай». Но никто не подходил, а вытянутая рука с флаконом с толку сбила. Такие хорошие мысли были про стручок и про горох, а теперь думай про нашатырь или что там во флаконе? Если бы он писал детектив, то налил бы туда яд. И тогда… И тогда еще одна жертва. А он бы кинулся и вырвал флакон из рук. Ничего себе чушь? На поминках Юрай сидел рядом с Аленой.

– У нее был рак, – сказала Алена. – Смелая! Я бы точно не смогла. Я бы за жизнь цеплялась, как полоумная…

– У тебя дети, – возразил Юрай.

– Это, конечно, да, но это не все, – ответила Алена. – Я еще и сама по себе есть… Я жизнь телом люблю.

Хотелось Алену обнять и увести куда-нибудь, Юрай не удержался, стиснул под столом ее колено.

– Вас понял! – пробормотала Алена с набитым ртом. – Но учти. Я грешу очень-очень по-мелкому и исключительно в движущемся транспорте.

Мировая она баба! Он снял руку с колена, засмеялся и застыдился: где он сидит, идиот? Где? Его смех заметил муж Риты, обросший, осунувшийся, со слепым тяжелым взглядом. Он так двинул желваками на смех Юрая, что тому стало просто не по себе. «Ну какой же человек – скотина, – подумал Юрай. – И этот человек-скотина – я».

Возвращаясь с Аленой домой, Юрай спросил, помнит ли она Валдая?

– Заику? Еще бы! Он классную делает мебель. Говорят, миллионщик. Вот какой-то бабе счастье. Это смолоду – заика, заика! Вроде недостаток. А если разобраться, то у других и не такое есть.

Алена тяжело вздохнула, и Юрай подумал, что карел у нее, видать, не самый легкий человек.

– В ту ночь в поезде они все гуляли в Харькове по перрону. И твой, и Валдай, и соседка Риты, я тоже хотел, но боялся разбудить тебя и детей.

– Карела ты видеть не мог, – твердо сказала Алена. – Он не встает ночью.

Что с ней спорить? Не встает, так не встает.

– А где живет Валдай?

– В Юзовке. Он построил себе трехэтажный дом возле автостанции. И забор у него, как в Освенциме.

– Помнишь? Он в школе собирался убить Риту.

– Мало ли что мы сболтнем. Валдай по жизни оказался выше Емельяновых. Он их и так победил. У тех все чужое, а у него все свое. И с чего это ты решил, что карел гулял ночью в Харькове? Я, Юрай, так не люблю сплетни!

– Наверное, показалось, – пожал плечами Юрай.

Дней через пять мама объявила, что нужно и хорошо бы съездить им в Константиново, к маминой сестре и Юраевой тетке. Тетка еще работает, ей вырваться, чтобы повидать племянника, труднее, а они – птицы вольные.

Ехали двумя автобусами, от пыли и жары вымотались как черти. А на самом въезде в Константиново задержались, пропуская похоронную процессию. И все происходило так, как Юрай недавно видел: женщины усыпали дорогу цветами, просили Бога посодействовать покойнице, а мужчины были строгие и трезвые, но в напряженном ожидании. Правда, политбюро здесь не наблюдалось.

Так уж случилось, так уж случилось. Юрай сидел у окна, потому что мама боялась сквозняка. Автобус был высокий. «Икарус». И гроб пронесли мимо, прямо рядом с Юраем. На белоснежной подушке покоилась черная, до синевы, гладко зачесанная головка мисс Менд. Или ее однояйцевой сестры – Юрай в последнее время нагляделся близнецов. Поэтому он стал шарить глазами по сопровождающим, ища сестру-близнеца. Но такой не было. А тут еще процессия чуть притормозила, и лицо мисс Менд оказалось почти вровень с Юраем, и он увидел складочку в уголке ее рта, в которой собралась мука. Юрай не мог оторвать глаз от этой складки, которую можно увидеть только с высоты «Икаруса», всем идущим рядом ее видно не было. И кричала, кричала мисс Менд этой складочкой. Получалось, что кричала ему, Юраю.

Что же с ними случилось – с двумя молодыми женщинами, одинаково подпирающими голову кулачком в поезде из Москвы? Что же с ними случилось? Процессия поплыла дальше.

– Какая молодежь хилая! – тяжело вздохнула рядом мама. – А эта совсем не выболевшая. Совсем здоровая с виду. Чего, казалось бы, не жить?

– Мам! – сказал Юрай. – Я сейчас спрыгну. Ладно? Я объясню, потом… Вечером…

Юрай догнал похороны. Он быстро внедрился в толпу, улавливая по дороге информацию. Благо не он один присоединился по дороге, таких много, и всем интересно знать, за кем же ты пошел? Вот и идет шепотом выяснение, кто и почему.

Маша Иванова. Одинокая. Сирота. Перебрала снотворного. По ошибке. У нее до этого какой-то болючий приступ был. Особо никто о ней не плачет. Некому… Она тут чужая. Кто идет впереди? Квартирная хозяйка. Ей достанется мебель. «Хельга» и кресла из рыжей кожи. Покойница копейку имела, она хоть и молодая, а на Севере с десяток лет оттрубила, хозяйственная была, цепкая.

– А не тю-тю ли ее? – вроде невзначай бросил Юрай.

– Да нет! – ответили ему. – Милиция ходила. Если б злодейство было, взяли бы что… А там в хрустальной вазе деньги лежали, три тыщи. И сережки на ней золотые. В них и закопают… Народ у нас хоть и нечестный, но сироту не тронет. Хоть кого спроси… А «Хельга» достанется по правилам. Ну сам посуди… Кому же еще?

Юрай внедрился добросовестно. Даже лопата ему досталась при засыпке могилы. А на вопрос: «А ты кто?» – отвечал честно: «Мы с ней из Москвы вместе ехали. Она в гости пригласила. Я приехал, а тут такое дело». – «Ну да, она ездила в Москву. У нее там подруга. Хотели ее вызвать, да не нашли адреса. Наверное, он был только в голове у покойницы».

Поминки справляли во дворе, но Юраю очень хотелось увидеть «Хельгу». Терся возле фанерованной двери отдельного входа покойной жилички. Навесик над дверью, две к ней приступочки. Хозяйка – Зина Карповна – заметила его телодвижения, подошла.

– И чего вы тут вынюхиваете? – спросила без антимоний.

– Можно я приду к вам завтра? – задушевно сказал Юрай. – Я вас кое про что спросить хочу…

– Нечего меня спрашивать, – отрезала Зина Карповна. – Это я сегодня ворота расчинила, потому как смертный порядок такой. А у меня и собака, между прочим, есть… Кобель будь здоров. Спустить могу.

Тут же за ее спиной замаячил здоровенный дядька со злыми и какими-то ошалелыми глазами.

– У товарища якийсь вопросы есть, – противным голосом сказала ему Зина Карповна.

Из дядьки вышел рык, он кинулся на Юрая и еще минута – схватил бы того за горло, но появились какие-то люди: «Ваня! Ваня! В такой день нехорошо, – оттащили ошалелого, а Юраю объяснили: Ваня у нас – мэн крутой. Ему по морде человеку дать, как другому плюнуть. Спасение, что его тут все знают. Не связываются и во всем с ним соглашаются: „Ага, Ваня, ага!“ – даже если белое – черное. Потому что по глубине, понимаешь, Юрай, по глубине, значит, по-настоящему, Ваня – мужик хороший. Безотказный в деле, и если кому надо помочь за так. А Карповна просто из него веревки вьет, а она-то вот как раз зараза. – Это так по-тихому Юраю донесли в ухо. – И если тебе что надо, то лучше начинать с Ивана, подловить его на улице, обговорить дело, он слово держит, как пионер. А Зина как раз брехуха. Хотя, с другой стороны, смотри, Юрай, покойница ей никто, жиличка, а какая закусь? И количество выпивона неограниченно. Ну, про „Хельгу“ ты слышал…»