Дома я бросила пакеты в угол, не снимая обуви, прошла на кухню, открыла морозилку, вытащила оттуда бутылку водки, плеснула себе в кружку и залпом выпила. Потом посмотрела на часы и позвонила Мартынову.

– Ты где?

– Скоро буду.

– Я не спрашивала тебя, когда ты будешь. Я спросила, где ты.

– У метро уже. Буду через пять минут. Шуба звонил?

– Да.

– А…

– Всё. Подробности потом. Жду.

Еще полчаса у меня ушло на разговоры с Сережкой, обсуждение деталей и раскладывание по кучкам денег. Нужно было купить готовую фирму с пакетом документов и бухгалтерским сопровождением и кассовый аппарат, нужны были деньги на аренду офиса и покупку мелкой бэушной офисной техники. После тщательных подсчетов выходило, что денег, взятых у Шубина, нам не хватает.

– Ничего, возьму кредит, – подытожила я и хлопнула Сережку по плечу. – Езжай домой, отдыхай. Завтра я тебе позвоню. А сегодня меня не трогай, мне еще в больницу нужно. Блин, где бы сил взять, а?

Сережка встал, по-братски обнял меня.

– Ксень, я тобой горжусь. Я бы так не смог…

– Смог бы. Если б тебя обстоятельства раком поставили. Дай Бог, чтоб у тебя такого не было. Ну все. Дуй домой.

Закрыв за Мартыновым дверь, я снова плеснула себе водки, выпила, вышла на улицу и поймала такси:

– Метро «Волжская», пятьсот.

– Садись.

На часах было два часа дня. Успеваю.

Я вошла в палату, и наклонилась к Димке за поцелуем.

– Мне уже намного лучше, правда! – Генри отложил в сторону книжку и приподнялся на локтях: – Два раза сегодня ел, температура тридцать семь и три.

Я присела на край койки и взъерошила Димке волосы.

– Это самая приятная новость за весь сегодняшний день. Кстати, я тебе тут чистое белье принесла, папины спортивные штаны и свитер теплый. У вас тут холодно очень.

– Спасибо, Ксюш. Слушай, а ты мне сигарет не купила?

– Купила. Но не отдам, пока не поговорю с Марчелом. Если он скажет, что нельзя, – прости, но не дам.

Димка фыркнул:

– Смешная… Будто я тут сигарету не смогу стрельнуть. Так какая тебе разница?

– Большая. И ты не будешь ни у кого стрелять, если я попрошу. Так, давай переодевайся в чистое, грязное кинь в пакет, я постираю. А я пока пойду к Марчелу схожу.

Обратно я вернулась минут через пятнадцать и протянула Генри пачку сигарет.

– Бери и ничего не спрашивай. Он обрадовался, как ребенок.

– Ой, спасибо! Пойдем, покурим? На лестнице было темно.

– Что там у тебя с работой? – спросил Генри, жадно затянувшись.

– Ничего. Все в порядке.

– С Шубиным своим разобрались?

– Ага. Я его сегодня кинула почти на сто штук.

Генри поперхнулся и долго откашливался. Я молчала.

– Ты?! Кинула?!

– Я. Кинула. Выбора не было.

– А дальше что?

– Дальше откроем с Сережкой свою фирму. Будем работать сами на себя. В жопу всяких Шубиных. Сами с волосами.

Димка затушил окурок, подошел ко мне и вдруг крепко, до боли, обнял.

– Бедная ты моя девочка… – шептал он, целуя мои волосы. – Да что ж ты все одна-то, а? Да еще я, дурак, свалился не вовремя… Знаешь, мне порой так стыдно бывает… Вроде я же мужик… А на деле выходит, что по сравнению с тобой я девка сопливая… Ты у меня очень, очень сильная.

Я легонько оттолкнула Генри и поправила волосы.

– Я тебе сейчас тайну одну открою. Я не сильная. Я – страшное ссыкло. Все, что я в своей жизни сделала, – от страха. А было б у меня все шоколадно – я бы и пальцем не шевельнула, а свалила бы все проблемы на тебя.

Димка посмотрел мне в глаза.

– Так свали.

Я выдержала взгляд.

– И свалю. Ты только из больницы выйди. Генри не моргал.

– И выйду. И много еще чего сделаю. Я наверстаю упущенное, вот увидишь. Знаешь, я пока тут лежал, вдруг подумал, что мог бы умереть, так и не задав тебе самого главного в своей жизни вопроса…

– Какого?

Дима опустил глаза, сделал шаг назад, опустился на колени и негромко спросил:

– Ты выйдешь за меня замуж?

Я прикрыла ладонью рот и засмеялась: рыцарь в трениках моего папы и в больничных тапках…

Генри стоял на коленях и смотрел на меня. А я вдруг перестала улыбаться и твердо ответила:

– Выйду.

Домой я вернулась в девять часов вечера, и не успела разуться, как зазвонил телефон. Я подняла трубку:

– Да?

– Выходи, я подъехал.

Я посмотрела на экран телефона: Шубин.

Вздохнув, я снова застегнула сапоги и спустилась вниз.

У моего подъезда стоял зеленый «вольво» Шубина. При моем появлении дверцы машины распахнулись, и оттуда вылезли трое крепких ребят. А секундой позже и сам Шубин.

Я подошла к ним, поплотнее запахнула пальто и шумно выдохнула.

– И что дальше? Бить будешь? Бей. Шубин выглядел растерянным.

– Ты дура или прикидываешься? Где остальные?

Я непонимающе нахмурилась.

– Какие остальные? Шубин разозлился.

– Ты мне тут дурочку не включай, овца. Где твои мужики, спрашиваю ? Ну? В подъезде?

Я оглянулась, пожала плечами.

– Ты заработался, Витя. Нет тут никаких мужиков. Димка щас в больнице лежит. Говори быстрее, чего хочешь? У меня ребенок дома не кормленый…

Виктор кивнул своим друзьям, и те залезли обратно в машину. Окна они при этом опустили до упора. Я улыбнулась.

– На разборки приехал?

Витька шумно выдохнул и ослабил узел галстука.

– Только не говори, что ты это одна замутила.

– Одна. Мартынов до последней минуты ничего не знал…

– Да я не про Мартынова. Я от тебя фигею, красавица. Кинула серьезного мужика на бабки и спокойно выходит одна на

улицу.

Я засмеялась.

– Ты – серьезный мужик? Да ты лох и мудак, Шубин. И бизнесмен из тебя хреновый. А то, что я сегодня провернула, – лишнее тому подтверждение. Ну, и что ты со мной сделаешь?

Шубин посмотрел на меня долгим взглядом и махнул рукой.

– Да пошла ты…

Потом сел в машину и уехал. А я осталась стоять на улице.

Ну, почему у меня в жизни все вечно через…

Почему я постоянно влипаю в какое-то дерьмо и долго, болезненно из него вылезаю?

Почему меня даже замуж зовут, стоя передо мной на коленях на заплеванной больничной лестнице?

Замуж.

Я с улыбкой посмотрела на небо.

Сверху лил дождь, и было совершенно непонятно, что за капли стекают у меня по лицу…

…Такое яркое все вокруг… И тихо очень… И тишина эта – звенит… И – голос в тишине:

– Сегодня. Тридцатого. Ноября. Две. Тысячи. Пятого. Года. Ваш. Брак. Зарегистрирован!

Поднимаю лицо кверху и смотрю на потолок. Меня теребят, что-то говорят, а я смотрю на потолок. У меня глаза вдруг стали большие и мокрые. И слезы надо срочно вкатить обратно.

Не вкатываются.

И щеки тоже мокрые стали.

И губы соленые. Димкины.

– Вербицкая, – шепчет мне на ухо, – я тебя люблю… А я смотрю на него, и все такое соленое вокруг…

И красивое.

– Ну что, жаба моя, теперь моя очередь мужиков в яйца тыкать! – пыталась перекричать грохот музыки Лелька. – Только где они все, а?

– Скворцова… – вкрадчиво шепнула я Лельке в ухо, – ты сюда со своим самоваром пришла. Какие тебе еще яйца?

Лелька оглядела стол мутным взглядом и сфокусировала его на Тимуре, своем новом бойфренде, который, собственно, и ускорил ее развод с Бумбастиком.

– Ты про Тимку, что ли? – икнула она. – Да он сам уже в сра-котень, через губу перешагнуть не может. Какой с него прок?

Я отпила шампанского и подставила щеку под очередной поцелуй кого-то из гостей.

– Какой прок? А я откуда знаю? У меня только одна к тебе просьба: не пей до стадии «А в детстве я занималась спортивной гимнастикой».

Лелька захохотала.

– Завидуешь, жаба? Да у меня растяжка – Кабаева обрыда-ется от зависти!

– Верю. Верю, Лель. Ты только никому ее сегодня не показывай, ладно? Дай мне хоть одну свою свадьбу без драк отгулять.

Лелька сморщила нос.

– При чем тут драка?

– А при том. Щас ты начнешь на шпагат садиться, ноги задирать, а Тимку твоего уже самого жрать можно, вместо закуски.