– А что вспоминать? Я до сих пор этим занимаюсь. Только впариваю уже другое барахло. В общем, ты же знаешь: мой язык меня кормит. Через пятнадцать минут я о тебе уже все знал. Вот и пришел без звонка. Мама твоя мне сказала, что ты одна живешь..

– А то. Маме только уши свободные дай. Она тебе многое про меня расскажет, ага.

Пашка пожал плечами.

– Почему так скептически? По-моему, очень милая женщина.

Я сунула в рот конфету и отхлебнула чай.

– Совершенно верно. Она милая. – О маме почему-то говорить не хотелось, и я сменила тему: – Так. По-моему, кому-то уже спать пора. Да?

– Нет, – ответил мой сын с Пашкиных колен. – Я с Дедом Морозом посижу.

– Не посидишь, – я решила проявить твердость. – Ты сейчас пойдешь в ванную, потом ляжешь в кроватку, а я посижу с тобой, пока ты не уснешь. Хорошо?

Дюшка задумался, потом погладил Пашку по лицу, вздохнул и слез с его колен:

– Хорошо.

– У тебя замечательный сын. – Пашка проводил глазами убежавшего в ванную Андрюшу и посмотрел на меня: – Он у тебя вырастет настоящим мужчиной.

– Знаю, – просто ответила я. – Он – моя гордость… Накрывая Андрюшку одеялом, я улыбнулась, вспоминая, как все начиналось…

…Темным осенним промозглым вечером я поняла, что в моем животе поселился сын.

То, что это сын, а не, к примеру, глист, – я поняла сразу.

И очень ответственно стала его взращивать.

Я кормила сына витаминами, пичкала кальцием и мужественно глотала рыбий жир.

Сын не ценил моих усилий и через пять месяцев вспучил мой живот до размеров пляжного мяча. А еще он все время шевелился и икал.

Я торжественно носила в руках живот с сыном и принимала поздравления и мандарины. Которые ела с кожурой и с жеманной улыбкой.

Мы с сыном слушали по вечерам Вивальди и трагично, в такт, икали под «Времена года»…

Через шесть месяцев я поймала себя на том, что облизываю булыжник с водорослями, который извлекла из аквариума. Я этого не хотела – я выполняла приказы сына.

Через семь месяцев я стала килограммами есть сырую гречку. Сын надо мной глумился.

Через восемь месяцев я влезала только в бабушкин халат и в клетчатый комбинезон, который делал меня похожей на жену Карлсона. Сын вырос и не оставил мне выбора.

Через девять месяцев я перестала видеть собственные ноги, время суток определяла по интенсивности икоты сына, ела водоросли, сырую гречку, мандарины с кожурой, активированный уголь, сухую глину, предназначенную для масок от прыщей, жевала сигаретные фильтры и кожуру от бананов.

Я не стригла волосы, потому что баба Рая с первого этажа каркнула, что своими стрижками я укорачиваю сыну жизнь.

Я не поднимала руки над головой, чтоб сын не обмотался пуповиной.

Я никому не давала пить из своей чашки.

Я старательно запихивала в себя свечи с папаверином, чтобы сын не родился раньше времени. Причем запихивала их не туда, куда надо. Подумаешь, ошиблась на пару сантиметров…

Я до крови расчесывала себе живот и всерьез опасалась, что он вот-вот лопнет.

Я купила сыну коляску, кроватку, двадцать две упаковки памперсов, ванночку, подставку в ванночку, зеленку, вату, стерильные салфетки, десять бутылочек, дюжину сосок, штук двадцать пеленок, три одеяла, два матраса, манеж, велосипед, восемь чепчиков, кучу костюмов, пять полотенец, двадцать ползунков разных размеров, распашонки в неисчислимом количестве, шампунь, масло для попы, газоотводную трубочку, отсасыватель соплей, клизму, две грелки, зубную щетку, музыкальную карусель, два мешка погремушек и желтый горшок.

Я возила горшок в коляске по квартире, стирала и гладила с двух сторон все двадцать пеленок, пятнадцать костюмов и далее по списку, а моя мама втихаря звонила психиатру.

Сын должен был родиться в период с 12 июля по 3 августа. Двенадцатого июля я собрала два пакета вещей. В первом лежали тапочки, гель для душа, шампунь, зубная щетка, бумага, ручка, салфетки, расческа, носки, резинка для волос и жетоны для телефона-автомата. Во втором пакете были две пеленки, памперс на три килограмма, распашонка, голубой чепчик, голубой «конверт» с заячьими ушами, кружевной уголок и соска-слоник.

Тринадцатого июля я перетащила пакеты к себе в комнату и поставила возле кровати.

Четырнадцатого июля я купила прогулочную коляску и пере-^ ложила в нее желтый горшок.

Пятнадцатого июля от меня сбежал в другую комнату муж. Шестнадцатого июля я сожрала ударную дозу рыбьего жира и плотно оккупировала туалет еще на два дня.

Девятнадцатого июля мне с утра захотелось плакать. Я ушла в гостиную, села в кресло под торшером, достала из кармана своего необъятного халата «Тетрис» и начала проигрывать, тоненько при этом всхлипывая.

Через час меня нашел папа. Он посмотрел на меня, о чем-то подумал, подергал себя за бороду и тихо вышел.

А еще через час за мной приехала «скорая помощь».

Я уцепилась за мужа и заревела в голос.

Муж посинел и сел мимо стула.

Сын принял решение родиться.

Меня привезли в роддом, взвесили, пощупали, заглянули внутрь практически через все отверстия в моем организме и сказали, что сын родится к полуночи.

На часах было семь часов вечера.

В лифте, поднимающем меня в родблок, я заревела.

Старушка-нянечка, которая меня сопровождала, торжественно пообещала не спать до полуночи и лично отвезти меня и сына в палату.

Я успокоилась.

Меня уложили на жесткую кушетку и оставили одну. Стало скучно.

Сын внутри меня молчал и ничем не намекал на то, что он хочет родиться.

Стрелки больничных часов показывали восемь вечера.

Пришли врачи. Долго читали мою карту. Щупали мой живот. Разговаривали:

– Схватки?

– Слабые.

– Воды отошли?

– Нет еще.

– Стимуляция?

– Подождем. Сама должна.

– Шейка?

– На пять сантиметров.

– А почему не рожаем?! И все посмотрели на меня.

Мне стало стыдно. Да, я приехала сюда рожать. Но я понятия не имею, почему не рожаю! И не смотрите на меня так!

Я икнула и тут почувствовала, как подо мной растекается теплая лужа. Испугалась и заорала:

– Рожаю!!!

Ко мне подошли, пощупали живот, похвалили и ушли. Через минуту пришла акушерка, поменяла мне простынь и села рядом.

– Боишься? – спрашивает, а сама улыбается. Очень смешно. Из нее вода не течет…

– Боюсь, – честно отвечаю. И тут же меня колотить начало, как в ознобе.

– Завтра бегать уж будешь. Колбасой по коридору. Улыбается.

Я рот открыла, чтоб ответить что-то, и тут дыхание перехватило: по всему позвоночнику прошла волна боли, докатилась до коленей и пошла на убыль.

Сын твердо решил родиться до полуночи.

…Через три часа я лежала на мокрой от моего холодного пота кушетке, сквозь багровую пелену боли видя только свои покусанные руки и чьи-то холодные пальцы, убирающие с моего лица прилипшие волосы, и при каждой новой схватке выгибалась дугой.

Кто-то перевернул меня на бок и сделал укол. Стало легче.

Потом я увидела трех девочек-практиканток, которые без интереса смотрели мне куда-то между ног и тихонько переговаривались:

– Порвется…

– Не-а.

– Спорим?

– Не буду.

– Голова лезет…

– Надо Елену Анатольевну позвать… Голова лезет?! Уже?! Где?!

Руки непроизвольно потянулись под живот, но тут же были перехвачены на полпути.

– Ты че? Куда ты руками лезешь? Инфекцию занесешь! Второе дыхание открылось. На выдохе быстро спрашиваю:

– Волосы какого цвета?

– Темные. Плохо видно.

– А глаза? Глаза видно? Сдавленное хихиканье:

– Угу. Еще как.

Пришла врач. Тоже посмотрела. На голову и на часы. Потом протянула мне руку.

– Вставай. Только осторожно, на голову ему не сядь. Боком, боком поднимайся… Вот так… теперь идем… Тихонечко, не упади… Теперь давай лезь на кресло… Ножки вот сюда клади… Вот эти, как будто рычаги, видишь? Хватайся за них двумя руками, подбородок прижми к груди и тужься! Давай! Ну, еще чуть-чуть!