– Кофе, говоришь? – Тюря снял сильные очки и, поморгав, посмотрел на Знахаря. – Кофе – это хорошо. Я не против.

Он аккуратно сложил бисер в мешочки, убрал их в тумбочку и, не поворачивая головы, распорядился:

– Жучок, организуй-ка нам кипяточку.

Расторопный Жучок, подвижный чернявый пацан небольшого роста, метнулся в другой угол камеры, где была розетка, а Тюря, посмотрев ему вслед, сказал:

– Нормальный пацан. Достойная смена, так сказать. Как думаешь?

И вопросительно посмотрел на Знахаря.

Знахарь посмотрел в ту сторону, где скрылся Жучок, и ответил:

– Я думаю, что лучше всего будет, если он выйдет отсюда и забудет о братве, о тюрьме и о всяких там понятиях. Кстати, за что он тут?

– Украл в магазине мобильник.

– И всего-то?

– Ага.

– Ну что же, грех невелик, так что у него есть шанс вернуться к людям.

– Ну, Знахарь, ты рассуждаешь прямо как замполит какой-нибудь.

– Что значит – как замполит? Кадило тебе то же самое скажет. Хочешь, спрошу у него?

– Да ну его, – махнул рукой Тюря, – он как свою шарманку заведет, хрен остановишь. Не надо.

– Ну, не надо так не надо. А насчет того, что я говорю, как замполит…

Знахарь задумался на минуту, потом сказал:

– Ведь ты сам, Тюря, если разобраться, не любишь ту жизнь, которой живешь. Что, не так?

– Так, – легко согласился Тюря, – но ведь не я ее выбрал, а она меня.

– Ишь ты, – Знахарь слегка удивился, – так ты фаталист, что ли? Знаешь, что это такое?

– Знаю, не беспокойся, – усмехнулся Тюря, – или ты думаешь, что я просто тупой урка и кроме блатной фени, ничего не слышал?

– Ну, так-то я, конечно, не думаю…

– Вот именно. Но уж так вышло, что я стал уркой. И теперь обратного пути нет. Так что живу я по понятиям и против них не выступаю. Не то что ты.

– Это, значит, вроде военного, как я понимаю, – кивнул Знахарь. – Пошел, значит, человек сдуру да смолоду в военное училище, присягу принял и трубит двадцать пять лет. Службу свою ненавидит, а куда деться – за базар-то отвечать надо, да и начальники в строгости держат. Так?

– Так, – согласился Тюря, – именно так.

– Хорошо, – сказал Знахарь, – тебе уже шестьдесят скоро, менять рельсы поздновато, но этот-то пацан – ему же еще и двадцати нету! Зачем же его уродовать, зачем его в блатные тянуть?

– Незачем, – опять согласился Тюря, – да ведь никто его и не тянет, сам пришел, сам хочет, вот ведь какое дело, понимаешь?

– Ага, а ты, значит, ветеран кандальный, с радостью его принимаешь, рассказываешь ему про романтику воровскую, по головке гладишь, понятиям этим поганым учишь… Так получается?

В проходе показался Жучок, который осторожно нес полную кружку кипятка. Поставив ее на тумбочку, он мухой заскочил на третий ярус и затих там.

– Спасибо, – негромко поблагодарил его Тюря.

– Всегда пожалуйста, – донеслось сверху.

Тюря усмехнулся и сказал:

– Видишь, какой вежливый юноша?

– Вижу, – ответил Знахарь. – Ну что, давай кофе пить?

– Давай, – сказал Тюря и сел.

Они разлили кипяток по кружкам, насыпали в него гранулированный кофе, добавили сахару и несколько минут молчали, с удовольствием потягивая горячий ароматный напиток. Отпив примерно половину, Знахарь поставил кружку на тумбочку и достал сигареты. Тюря сделал то же самое.

Закурив, зэки посмотрели друг на друга, и Тюря спросил:

– Так на чем мы остановились?

– А на том, – ответил Знахарь, – что ты молодых хоть и не тянешь в урки, но если они сами приходят, ты их и не гонишь. А должен бы, раз знаешь, что это за жизнь такая собачья.

– Ага, – кивнул Тюря, – понятно.

Он выпустил дым в проход и, посмотрев на Знахаря, спросил:

– Ну а сам-то ты что по поводу всего этого думаешь?

Знахарь ответил не сразу.

Ему, конечно, было что сказать, но излагать это здесь, на нарах…

Он понимал, что Тюря с удовольствием поддержит беседу на любую тему, хоть о влиянии марксизма-ленинизма на рост поголовья мериносов в Новой Зеландии. И о взглядах его, Знахаря, на криминалитет и его неприглядное место в истории человечества он побазарит с удовольствием. Возможно, он даже будет соглашаться со Знахарем, осуждая воровскую идеологию и сокрушаясь по поводу того, что когда-то сам встал на эту топкую дорожку…

Но завтра, в разговоре с другим человеком, он с такой же заинтересованностью и увлечением будет говорить о том, что понятия – это самый верный регулятор человеческих отношений, и те, кто живет не по понятиям, – козлы и уроды.

Знахарь хмыкнул и спросил:

– Слушай, Тюря, а скажи-ка мне: что такое «петух»?

Тюря заржал и, откинувшись на койку, ответил:

– Ну ты даешь! Ты что, сам не знаешь, что ли?

– Нет, ты мне ответь, – не отставал Знахарь, – скажи мне, пожалуйста, – видишь, какой я вежливый, – что такое «петух»?

Тюря, все еще крутя головой и усмехаясь, ответил:

– Ну, если ты просишь… Петух – это опущенный, которого в шоколадное пятнышко тянут. Нормально?

– Нормально. А что такое «козел»?

– Это посложнее. Козел – это… ну… Дурак, мудак, болван… Козел, в общем!

– Понятно.

Знахарь затушил окурок, сделал глоток кофе и, внимательно посмотрев на Тюрю, сказал:

– А теперь послушай, что я тебе скажу.

Тюря, заинтригованный его серьезным взглядом, ответил:

– Ну-ну, давай, интересно…

– А скажу я тебе вот что. Петух – это большая красивая птица. Ростом бывает и под метр. Ходит важно и неторопливо. У нее большие красные когтистые лапы, строгий огненный глаз и большой радужный хвост. На голове – гребень, а под клювом, который тоже бывает будь здоров – еще один как бы гребень, а то и два. Крылья небольшие, так что летать не может. И вообще – птиц, которые петухами называются, очень много. Все они разные, и большинство – красивые. И ты это знал, но давно забыл.

Знахарь взглянул на Тюрю, которого озадачил такой неожиданный подход к простому и знакомому понятию, и продолжил:

– Это было про петуха. Теперь про козла. Представь себе… Называется – козел винторогий. Такой здоровенный зверюга, весом килограммов под восемьдесят, рога у него, как штопор, завинченные, и, между прочим, около метра в длину. Так что если ты перед ним пальцы гнуть будешь, он тебе этими рогами так приложит, что у тебя уши отвалятся.

Сбоку послышался сдержанный смех.

Знахарь оглянулся и увидел беспредельщика Ганса, стоящего в проходе и окруженного своими приспешниками. Вся компания с интересом слушала рассуждения Знахаря, который даже не заметил, что у изголовья его койки снова появился безмолвный страж.

– Так вот, – продолжал Знахарь, – бородища у него, что у твоего протодьякона, голову он держит высоко и гордо, и стоит, между прочим, на самом краешке над такой пропастью, что любой из присутствующих, если бы там оказался, тут же навалил бы от ужаса в штаны. Будь уверен. Вот тебе и козел.

– Я бы не навалил, – раздался чей-то голос из соседнего прохода, – я верхолазом работал.

– Вот тебя за твою квалификацию и посадили, когда ты на четырнадцатом этаже альпинизмом занимался, – ответил ему другой голос.

Раздался общий смех.

Знахарь огляделся и увидел, что его с Тюрей разговор давно уже слушает большинство из находившихся в камере людей.

И снова Знахарь видел обращенные к нему лица, и снова на них были совершенно разные выражения и отражения совершенно разных мыслей.

Одни смотрели на него с симпатией и надеждой на то, что именно он станет справедливым и сильным вожаком, который не будет искать повода унизить или уничтожить кого-то, следуя туманным и неясным понятиям, направленным в основном именно на то, чтобы унизить и поработить.

Другие – со сдержанным неодобрением и многообещающим намеком на неминуемую ответственность за крамольные базары. И, конечно же, по тем самым понятиям.

А остальные… Просто с тупым любопытством. Как бараны из-за загородки следят за непонятными делами людей. Им было все равно.