В 1939 году в Центре была составлена справка о работе «Брайтенбаха», в которой говорилось, что он «передал нам чрезвычайно обильное количество подлинных документов и личных сообщений, освещавших структуру, кадры и деятельность… гестапо, а также военной разведки Германии. „Брайтенбах“ предупреждал о готовящихся арестах и провокациях в отношении нелегальных и „легальных“ работников резидентуры в Берлине… Сообщал сведения о лицах, „разрабатываемых“ гестапо, наводил также справки по следственным делам, которые нас интересовали… в разведке никогда не возникало каких-либо сомнений в честности агента».

Итак, «Брайтенбах» остался без связи.

В конце июня 1940 года неизвестный бросил в почтовый ящик посольства СССР письмо, адресованное военному атташе. Автор предлагал восстановить с ним прерванный в 1939 году контакт, указывал пароль для вызова по телефону, время и место встречи. Он писал: «Если это не будет сделано, моя работа в гестапо потеряет всякий смысл», — писал он.

Конечно, это письмо не могло не вызвать подозрения: не переродился ли «Брайтенбах», не выступает ли он в качестве подставы. Но победила уверенность в его честности. В Берлин был направлен сотрудник Центра Коротков, который, восстановив связь с «Брайтенбахом», передал агента в ведение молодого разведчика Бориса Журавлёва.

«Брайтенбах» несколько раз предупреждал о растущей угрозе нападения Германии на СССР. В марте 1941 года он сообщил о том, что в абвере в срочном порядке укрепляют подразделение для работы против России; проводятся мобилизационные мероприятия в государственном аппарате; в конце мая — о том, что составлен график круглосуточного дежурства сотрудников. На последней встрече с Журавлёвым, 19 июня 1941 года, он сообщил, что в гестапо только что поступил приказ для немецких войск — начать боевые действия против Советского Союза 22 июня после 3 часов утра.

В тот же вечер телеграмма ушла в Москву.

Это была последняя встреча с «Брайтенбахом». Уже после войны его жена Маргарита рассказала нашим сотрудникам, что в декабре 1942 года её муж был срочно вызван на работу и не вернулся. Один из его сослуживцев сообщил ей впоследствии, что Вилли был расстрелян в гестапо.

В деле «Брайтенбаха», хранящемся в архиве Службы внешней разведки, имеется справка о том, что он был выдан заброшенным в немецкий тыл агентом «Беком», попавшим в руки гестапо. В справке говорится, что «Бек» «по заданию гестапо с 14.10.42 по 12.04.44 поддерживал связь с Москвой по радио, передавая сообщения под диктовку сотрудников гестапо, в результате чего в декабре 1942 года был арестован и расстрелян агент органов НКГБ 201-й, т. е. „Брайтенбах“».

Никаких данных о следствии и суде по делу Вилли Лемана ни в делах гестапо, ни в других трофейных немецких архивах не сохранилось. Его дело не обнародовалось и, скорее всего, даже не докладывалось фюреру. Это был декабрь 1942 года, и разъярённый поражением под Сталинградом Гитлер мог выместить злость на руководителях гестапо: ведь враг в лице Лемана свил гнездо в самом сердце Третьего рейха. По-видимому, понимая это, они без суда расстреляли или замучили его в своих подвалах. А возможно, «папаша» Мюллер просто застрелил его в своём кабинете.

Противники нацизма и Гитлера избирали разные способы борьбы. Генералы устраивали заговоры, интеллигенты расклеивали антивоенные листовки. Харро Шульце-Бойзен и его друзья вполне сознательно избрали другой путь: оказание помощи той стране, которая могла сокрушить Гитлера и его режим. Они понимали, на что идут, и их подвиг был совершенно бескорыстным — даже гитлеровский суд не мог обвинить их в том, что они «продались врагу».

Харро родился 2 сентября 1909 года в семье кадрового морского офицера Эриха Эдгара Шульце. Вторую часть фамилии он получил от матери Марии Луизы Бойзен. Его крёстным отцом и двоюродным дедом был знаменитый адмирал Тирпиц, основоположник германской военно-морской доктрины и личный друг Вильгельма II.

Харро изучал право и политические науки в университетах Фройсбурга и Берлина. Он получил блестящее образование, владел французским, английским, шведским, норвежским, датским, голландским языками, в конце 1930-х годов начал изучать русский. В 1932 году, за год до прихода Гитлера к власти, он вместе со своим другом Генри Эрландером стал издавать антинацистский журнал «Дер гегнер» («Противник»). За это в 1934 году они были арестованы. В концлагере их прогнали сквозь строй и нанесли сто ударов палками. Харро выжил, Эрландер был забит до смерти.

Харро пришлось сделать вид, что он «исправился», и начал вести светскую жизнь. На парусной регате он познакомился с Либертас, дочерью профессора искусствоведения и графини. Их замок был рядом с имением Германа Геринга, и графиня часто услаждала его слух своим пением. Вопреки существующему мнению, Геринг не был посажённым отцом невесты на свадьбе Харро и Либертас, состоявшейся 26 июля 1936 года, но прислал поздравление.

Пользуясь покровительством Геринга, Харро закончил школу лётчиков-наблюдателей, а затем поступил в министерство авиации, что вряд ли было возможно при других обстоятельствах: проверка на благонадёжность выявила бы его «левое» прошлое.

Получив звание старшего лейтенанта резерва, Харро был зачислен в группу «по изучению заграничной авиационной периодики», фактически в разведку люфтваффе — военно-воздушных сил Третьего рейха.

Несмотря на высокое покровительство, хорошее назначение и возможность вести светскую жизнь, Харро не отказался от своих антифашистских взглядов. Первой его акцией, враждебной режиму, стало предупреждение советского посольства о предстоящей массированной бомбардировке Барселоны в 1937 году. По его просьбе участница антифашистского кружка, который он начал создавать, Гизелла фон Поллниц, дочь крупного дипломата, опустила в ящик посольства написанное на французском языке письмо-предупреждение.

В антифашистский кружок Шульце-Бойзенов входили скульптор Курт Шумахер, его жена, супруги Кукх, балерина Ода Шоттмюллер и другие представители интеллигенции. Всех их объединяло одно — ненависть к нацистскому режиму.

Ближайшим другом и соратником Харро Шульце-Бойзена стал доктор Арвид Харнак.

Это был незаурядный человек. Родился он в 1901 году, в Тюрингии. Его отец был профессором Высшей технической школы, дядя — известным богословом. В тридцать лет Арвид имел уже две докторских степени: по философии и юриспруденции. Получив стипендию фонда Рокфеллера, обучался в университете штата Висконсин, где познакомился с Милдред Фиш. Вскоре она стала его женой и товарищем по совместной борьбе. И Арвид, и Милдред разделяли социалистические взгляды, были искренними друзьями СССР, состояли нелегальными членами компартии Германии.

В 1932 году Харнак побывал в СССР, а в 1935 году Артузов дал задание привлечь его к агентурной работе.

Таким образом, с 1935 года Харнак был не только нашим агентом, но и руководителем большой группы информаторов, насчитывавшей более шестидесяти человек. По рекомендации нашей разведки Харнак разорвал все связи с коммунистической партией, вступил в нацистскую партию и национал-социалистический союз юристов, и даже стал руководителем его секции в министерстве экономики.

Группы Харро Шульце-Бойзена и Арвида Харнака создали широко разветвлённую агентурную сеть, получившую в истории название «Красная капелла» (мы называем её «берлинской» в отличие от «бельгийской»).

Информация этой сети представляла большой интерес уже в предвоенные годы, но накануне войны она имела особо важное значение. Трудно отделить в сводках нашей разведки информацию Шульце-Бойзена («Старшины») и Харнака («Балтиец», затем «Корсиканец»).

Вот всего несколько выписок из их сообщений:

«9.06.41. „Старшина“. На следующей неделе напряжение в русском вопросе достигнет наивысшей точки, и вопрос о войне будет окончательно решён… Все подготовительные мероприятия должны быть закончены к середине июня…»