– Эти женщины танцуют очень плохо. Это совсем не то. Танец живота другой, нужно гораздо больше гибкости. Хочешь, я покажу, как нужно танцевать этот танец?

Еще до того, как Ален успел ответить, она была уже в центре зала и стала извиваться в ритме музыки. Оркестр сначала робко, а потом все громче и ритмичнее стал сопровождать танец Хадиджи, словно это была настоящая профессиональная танцовщица. И сразу весь зал принялся хлопать в ладоши в такт музыке и танцу. Зал был покорен красотой женщины в сари, изящностью и элегантностью ее движений. Хадиджа не показывала обнаженного живота, но вместе с тем все ее тело, обвитое пурпурно-золотым сари, изгибалось, увлекаемое ритмом музыки, и за тонкой тканью сари легко можно было угадать прекрасные формы. Она изгибалась там, живая, трепещущая, но все это было скрыто под складками сари, поэтому исполнение танца было скромным и целомудренным.

Постепенно овации стихли, и теперь только томные и зовущие звуки арабской музыки сопровождали настоящий танец живота, который был ничем иным, как призывом к любви. Тело девушки плавно двигалось вокруг фонтана, отражая цвета радуги.

Ален подумал: «Да, она права: те, кто танцевал до нее, были всего-навсего самоучками. Настоящая танцовщица, нежная и женственная в призыве к любви,– это моя Хадиджа. Танец живота должен быть похож на поэму». И он почувствовал, что еще больше любит ее.

Ален знал, что девушка танцует только для него, забыв о всех присутствующих в этом зале, во все глаза смотревших на нее. Впервые за то время, что они были вместе, она демонстрировала всем, что любит его. Хадиджа выражала это в танце женщин своего народа, которые умеют показать и доказать свою преданность любимому мужчине. Когда-нибудь она могла бы станцевать его и дома, у них на квартире, но там не было бы той обстановки, как здесь, где все располагало к этому танцу – и убранство зала, и музыка восточного оркестра. Мужчина понимал, что если его женщина настояла на том, чтобы прийти сюда, то только потому, что это было необходимо ему, она чувствовала настоятельную потребность показать свою любовь к нему, свои чувства, свои желания выразить в танце, как это делают танцоры на далеких островах, в первобытных племенах, которые ночью исполняют этот священный танец вокруг костра и для которых он является основным средством выражения. Во время танца все ее существо стремилось к нему, лицо Хадиджи светилось какой-то внутренней радостью, ее глаза, горящие, как угли, смеялись и неотрывно наблюдали за своим возлюбленным, ее руки извивались в красивых замысловатых жестах, но в конце каждого движения руки были протянуты к нему в страстной мольбе любви. Все ее тело звало его к себе.

Танец вызвал чрезвычайное воодушевление у зрителей, и завсегдатаи признавались, что никогда раньше ничего подобного не видели.

Вернувшись на свое место, Хадиджа услышала:

– У меня такое впечатление, что я, как и все в этом зале, увидел танец настоящей восточной принцессы.

– Этот танец был исполнен для того, чтобы поблагодарить моего прекрасного принца за его королевскую щедрость и, возможно, еще для того, чтобы обольстить его еще больше. Я думаю, что по-настоящему хорошо танцуешь только тогда, когда действительно влюблен.

Он не посмел напомнить ей танец в дансинге гостиницы «Кларидж». Затем она сказала:

– Если тебе так понравилось мое выступление, я сделаю тебе еще один сюрприз. Подожди меня здесь, я через несколько минут вернусь.

Но ждать пришлось долго. Ален уже начал волноваться и спрашивать себя, что могло произойти, что секретное готовит она так долго, когда вдруг появился солист оркестра, подошел к рампе и объявил по-французски:

– В дополнение к нашей программе дирекция кабаре «Эль Джезаир» имеет честь и удовольствие представить вам самую замечательную их всех артисток.

Оркестр сыграл вступление, и появилась танцовщица, нижняя часть лица которой была скрыта паранджой, как эту накидку называют в некоторых странах, или «хаик», как ее чаще всего называют арабы, от этого ее глаза показались еще прекраснее. Они были огромные, черные, блестящие, излучающие какой-то неугасимый свет – глаза, которые Ален узнал тотчас, потому что это были глаза, светом которых он наслаждался уже более года, но у него перехватало дыхание, когда он увидел, как была одета Хадиджа, в этом втором появлении на публике. Теперь она была одета так, как алжирка и марокканка, которые танцевали до нее – она была обнажена до самого низа живота, все тело ее было видно: шея, грудь, живот. Исчезло сари и золотые сандалии. Она передвигалась босиком между столами. Из приданого ее бабушки на ней было только кольцо с рубином, серьги и золотые браслеты, звеневшие при каждом движении ее рук.

Ален оцепенел от ужаса. Он не мог произнести ни слова, не мог даже встать, казалось, что он пригвожден к софе. Впрочем, даже если он и мог сказать или сделать что-нибудь, ни Хадиджа, которая превратилась в настоящую танцовщицу с восточного базара, ни оркестр не дали бы ему на это времени. Начался танец.

Сначала под звуки барабанов и тамтамов начали двигаться бедра танцовщицы, в то время как все тело ее оставалось неподвижным, понемногу стали двигаться и плечи: сначала правое плечо, потом левое, затем движения обоих плеч стали повторять ритм, который прекратили бедра. Вдруг все тело замерло, и когда начала играть зурна, деревянная флейта в оркестре, под ее жалобные звуки начали свой танец груди, вибрируя и выражая переполнявшую их жизненную энергию. После этого ожило все тело, которое снова стало извиваться, особенно низ живота, напоминая вибрацию и движения в любовном экстазе. Чем быстрее становился ритм оркестра, тем быстрее двигалось тело танцовщицы, его движения становились все яростнее и нетерпеливее, достигнув такой степени чувственности, которой ни Ален, ни один из зрителей кабаре наверняка ни разу не видели раньше в номерах подобного жанра. Движения, поначалу выражавшие сладострастие, стали непристойными.

Ален растерялся и пришел в крайнее смятение. Он не знал, что делать, что и подумать. Ему казалось, что у него галлюцинации. Разве мог он подумать, что женщина, которая всего полчаса назад исполняла такой прекрасный, грациозный танец в этом помещении, являвшаяся прекрасной дамой в своем великолепном сари и прекрасной артисткой, стала вдруг этой девкой с вуалью на лице, почти полностью обнаженной, всю одежду которой составляла лишь юбочка на самом низу живота. Она была похожа на вульгарную танцовщицу-зазывалу, исполняющую свой развратный танец на витрине дома терпимости для африканцев. Превращение было невероятным, поразительным, даже глаза, которые светились над вуалью, были уже не те, которые искали любимого в зале, они, казалось, с безумием пытались зацепиться за взгляд любого из мужчин, присутствующих в зале. Это были уже глаза настоящей шлюхи.

Пораженный тем, что еще несколько минут назад видел в своей возлюбленной лишь прекрасную индонезийку, он мог измерить ту скорость, с которой его Хадиджа могла снова стать той, кем была еще недавно у месье Люсьена, который направлял и руководил ею. Неужели она забыла свой священный обет, который дала своему любимому и обещала любить только его одного в тот день, когда они объединились и решили жить друг для друга. От ее танца веяло воспоминаниями о тех многочисленных приключениях, мимолетных встречах, которые снова возникли, чтобы напомнить ощущения прошлых бесстыдных наслаждений, которые она испытывала как бы в пьяном угаре. Вся ее любовь, которую она проявила к единственному любимому человеку, и все те усилия, которые предпринял он, чтобы понять ее и уберечь, все это было уничтожено этим пошлым, порочным танцем.

Когда она оказалась перед столом, где сидел Ален, он не смог сдержаться, он вскочил, сорвал с нее вуаль, которая скрывала ее губы, привлек к себе и закричал:

– Достаточно! Хватит этого маскарада!

Оркестр прекратил играть. Некоторые зрители возмутились и стали протестовать, другие начали кричать и свистеть. Взбешенный, в слепой ярости, он спросил: