Потом…

Боже, потом…

Потом он стал почти насиловать ее. Властно и в то же время так восхитительно эротично, так страстно, как никто никогда… Она благодарила дождь, который колотил по крыше, заглушая стоны, вырывавшиеся из ее груди. Волна за волной неистовая, животная страсть прокатывалась по ее телу. Она хотела остановить его, попросить оставить ее… Но прежде чем хоть одно слово сорвалось с ее языка, она вновь ощутила состояние такого невыносимого наслаждения, что ей показалось, будто она умирает. Но тут же она поняла, что не умирает, напротив, никогда еще она не испытывала такого острого ощущения жизни. Все вокруг нее потемнело, затем где-то вдали замерцал бледный золотистый свет. А потом…

Потом он вдруг поднялся над ней и наконец вошел в нее. Еще мгновение назад ей казалось, что она достигла высшей точки, но нет, только теперь все началось. О Боже, она не вынесет такого наслаждения!

Она ощущала его всем своим существом. Глаза ее крепко сомкнулись, потом открылись. Он смотрел прямо в них. Его серебристые глаза пронизывали ее жадной, сладкой страстью, от которой она словно парила над землей, ощущая лишь его твердую, жаркую плоть, ритмично и требовательно двигавшуюся в ее собственной пылающей глубине.

Этот экстаз, эта агония, казалось, никогда не кончатся. И она никогда не насытится. Дождь продолжал колотить по крыше, по деревянным стенам, ветер готов был сорвать дом с места, молнии прорезали черное небо, а ей казалось, что все это происходит внутри нее самой. И в тот момент, когда его тело свела последняя судорога и массивная, дрожащая плоть его скорчилась над ней, новая вспышка всепоглощающего пламени обожгла ее, и наступило мгновение высшего, невыносимо острого наслаждения. Она обмякла под ним, умиротворенная и смущенная. Она не помнила, нет, просто не испытывала еще ничего подобного. Джон был хорошим любовником, но никогда, никогда ей не было с ним так хорошо…

Дождь наконец кончился. Тяжело дыша, она лежала рядом с ним на спине, сердце все еще бешено колотилось у нее в груди. Он тоже откинулся на спину, она не видела его глаз. Неожиданно она вдруг поймала себя на том, что снова глазеет на него.

Его тело было таким… прекрасным.

И, Боже милостивый, как он им владел!

Он повернулся и тоже посмотрел на нее. Нежная улыбка озарила его лицо. Он ласково обнял ее и просто сказал: «Уф-ф!», — коснувшись губами ее лба.

Но в том, как он это сказал, было такое…

Что-то, что делало это «уф-ф» самым чудесным, что она когда-либо слышала.

Он лежал, погруженный в кромешную темноту и пустоту, словно существовал в вакууме.

Но время от времени он испытывал странные ощущения…

Какие-то невнятные кошмары вдруг вторгались в этот вакуум. Вот он идет по кривым темным улочкам. Слышит, как она зовет его. Снова и снова. Он знает, что это она, видит ее лицо. Видит боль и ужас в ее глазах. Она пытается о чем-то предупредить его. Но он плохо видит ее в тени.

Она там не одна.

Он выкрикивает ее имя, бежит к ней. И чем быстрее бежит, тем медленнее приближается. Его голос звучит искаженно, словно записан на старую, истершуюся пленку. Ноги у него слабеют, как будто по прихоти жестокого режиссера движение в кадре должно замедлиться. Он слышит музыку, любимую музыку своего города, она прорывается сквозь ее отчаянный крик, ее мольбу о помощи.

— Джина!

Он бежит, бежит…

Наконец подбегает к ней. О Боже, его вдруг пронизывает острая боль.

И кровь, Господи, сколько крови!

Лицо! Лицо, выступающее из мрака. На один короткий миг оно предстает перед ним. И тут же исчезает. И даже в своих снах…

Он не уверен, что сможет снова извлечь его из мрака памяти, даже во сне.

Складная. Он назвал ее поначалу складной.

Абсолютно неверное определение и по форме, и по существу.

Она великолепна. Ноги прекрасной формы. Изящная грудь, идеального размера. Тонкая, гибкая талия, совершенная линия плечей. Глаза, когда она смотрела на него, напоминали дымчатые хризантемы. От ее улыбки у него сердце готово было выскочить из груди. А страсть, с которой она отдавалась ему, заставила его обрести острое чувство жизни, которое, как ему казалось, он уже безвозвратно утратил.

Наверное, не следовало бы делать этого. Очень плохо. Но все же в тысячу раз лучше, чем вчера, когда он ушел.

Он лежал, обняв ее, положив ее голову себе на грудь. Энн была восхитительна не только потому, что он только что испытал с ней бешеный оргазм. Редчайшим человеческим качеством была ее преданность Джону Марселу и готовность доказать его невиновность, даже с риском для собственной жизни. Слепая вера. В силу профессии он презирал слепую веру, но Энн заставила его увидеть, что такая вера тоже достойна уважения.

— Голодна? — спросил он.

— Что ты имеешь в виду? — насторожилась она.

— Я имею в виду, не хочешь ли ты поесть.

— А у тебя есть еда?

Засмеявшись, он встал и, шлепая босыми ногами по деревянному полу, направился в кухню.

— Меню, конечно, изысканным не назовешь, но пара бутылок приличного вина у меня всегда найдется. Держу на всякий случай про запас пачку-другую крекеров, консервированный суп и прочее. И потом здесь всегда есть… гм-м… Завернись-ка во что-нибудь. Мы пойдем на улицу.

— На улицу?

— Пошли.

Она смотрела на него так, будто он сошел с ума, — зеленые глаза расширены, светлые всклокоченные волосы обрамляли удивленное лицо. Он бросил ей халат, сам надел длинную рубашку, схватил ее за руку и вытащил из постели.

— Проверим сети, — объяснил он.

— Мы будем проверять сети?

— Ага.

Стащив ее с крыльца, он повел Энн за угол дома. Задняя стена его, как оказалось, нависала прямо над водой.

Дом принадлежал ему, земля, на которой стоял дом, — тоже, сколько бы ни стоил этот клочок Дельты. Но сети ставили его кузены, которые при необходимости пользовались домом, таков был негласный уговор.

— Дай мне руку, — велел Марк. Она, все еще в замешательстве, смотрела на него, не понимая, что он собирается делать, но уже готовая подчиниться.

Слепая вера.

Ему она будет бесконечно преданна.

Черт! Он влюбляется.

— Вот здесь, тяни за веревку.

Схватившись за противоположные концы, они вытащили сеть, привязанную к столбам причала, который представлял собой заднее крыльцо дома. Увидев запутавшихся в сети раков, Энн вскрикнула.

— Они очень вкусные, — сказал Марк, схватив одного за голову и высасывая мясо из хвоста.

Энн побледнела.

— Не волнуйся, — успокоил он ее, — у нас есть газовая плита, и я их приготовлю. Если хочешь, конечно.

— Я ела мясо раков, — с отвращением сказала она. — Я ведь уже давно здесь живу. — И после некоторого колебания добавила: — Но я никогда не ела их сырыми.

— Они вовсе не так плохи, особенно когда умираешь от голода.

— А ты умираешь?

— Секс возбуждает аппетит.

Она неожиданно покраснела.

Марк невольно протянул руку и погладил ее по щеке и подбородку.

— Я приготовлю чудесных «дьявольских раков а-ля Марк Лакросс».

— А из меня выйдет прекрасная кухонная рабыня. Что ж, пошли.

В кухонных шкафах было полно острых соусов и приправ. Вскоре рачье мясо уже шипело в масле на раскаленной сковороде, вино было открыто и распечатаны коробки с крекерами. А еще через некоторое время на столе появился приличный ужин. Несколько минут они жадно ели, обмениваясь лишь отдельными словами.

— Очень вкусно, — заверила она его.

— Спасибо. Конечно, из свежих продуктов получается еще вкуснее.

— Куда уж свежее.

— Ассистент у повара был великолепный. — Марк поаплодировал.

— Просто мы оба умираем от голода.

— Что правда, то правда. Может быть, великие повара своей славой обязаны умирающим от голода едокам.

— Гм-м, не исключено, — вытирая пальцы салфеткой, она сверлила его взглядом. — Чудеса: я ем болотных ворованных раков в компании полицейского.