– Камеру, штатив, аккумуляторы взял, петличку, микрофон, кассеты тоже. Что еще? – повторил Серж.

– Накамерный свет? – предположил Сима.

Посмотрев на него недобрым взглядом, оператор снова ушел.

– Свет-то нам зачем? – спросила я. – Мы же будем на улице снимать, а там солнце светит вовсю!

– Ну, должен же я был что-то сказать, – пожал плечами Сима, – Серж явно ждал подсказки!

– Камера, штатив, кассеты, батареи, все для звука, свет! Что еще? – с отчетливым раздражением в голосе спросил вернувшийся оператор.

– Купальник, – подсказала я.

Серж развернулся, отошел на пару шагов и остановился.

– Какой купальник? – донеслось из коридора.

– Желательно на меху, – попросила я. – А еще лучше, если с термоподогревом.

– Зачем купальник? – Серж сунул голову в дверной проем и по привычке вопросительно глянул на Симу.

– Это не мне, – покачал головой тот. – Это Ленке! Она сейчас будет купаться в Кубани!

– А разве купальный сезон уже открылся? – простодушно удивился Серж.

– О том и речь! – засмеялся Сима.

– Шагай в машину, – велела я оператору, мрачно шмыгнув носом. – Мы уже уходим.

– Не заплывайте за буйки! – крикнул нам вслед веселящийся Сима.

За купальником пришлось заехать домой.

– Мама! – выбежал навстречу мне обрадованный малыш.

Следом поспешала няня с ложкой, вымазанной кашей.

– Ты уже обедаешь? – Я отдала няне пакет с купленной по пути курочкой-гриль и подхватила на руки задорно визжащего ребенка. – Колюша – хороший мальчик, умница!

– Верни умницу за стол, хороший мальчик еще сырок не съел, – попросила няня.

Я отнесла малыша на кухню и посадила на табурет.

– Колюша будет творожный сырок? – спросила няня.

– Но, – решительно отказался малыш.

– В шоколаде! – поспешила добавить няня.

Мася внимательно посмотрел на тарелку и повторил:

– Но!

– А жареную курочку? – спросила я.

– В шукала? – серьезно спросил ребенок.

– Курочка в шоколаде? Ну, ты гурман! – засмеялась я. – Или это украинские корни сказываются?

– Почему – украинские? – заинтересовалась няня.

– Потому что Колян – киевлянин. А одна маленькая украинская кондитерская фабрика, я читала об этом в Интернете, наладила производство оригинального лакомства «Сало в шоколаде», – объяснила я. – Говорят, очень вкусно. Вся продукция идет на экспорт, тоскующие по родине экс-украинцы расхватывают глазированное сало в момент.

Няня положила на тарелку перед Масей добрый кусок нежной куриной грудки, и ребенок тут же забыл о моем присутствии.

– Иди, пока он занят едой, – шепотом сказала мне няня.

Я быстренько отыскала в ящике с бельем купальник, прихватила полотенце и удалилась.

Открыть купальный сезон удалось без особых страданий. Сержу пришла в голову прекрасная мысль: снять мои приготовления к купанию на берегу Кубани, а само погружение в речные воды и последующий заплыв – в старой заводи, куда сливает горячую воду городская ТЭЦ. После монтажа картинки должны были сочетаться вполне органично, так что поставленную перед нами задачу мы с оператором выполнили, и при этом пневмония мне не грозила. Тем не менее в телекомпанию я вернулась с твердым намерением заявить протест против использования журналистов в качестве подопытных животных. Сегодня я купание в Кубани открываю, а завтра на мне лекарства испытывать начнут!

В коридоре было тихо, в редакторской пусто. Бросив сумку на стол, я пошла на поиски Симы, которому собиралась высказать все, что думаю о людях, которые вынуждают своих коллег рисковать личным здоровьем ради сомнительного финансового блага компании.

Сима, а с ним еще пара журналистов и целая группа техников нашлись в аппаратной видеомонтажа. Народ сгрудился напротив телеэкранов за спиной сидящего на стуле оператора Вадика. Вадик был надут и красен, как первомайский воздушный шар.

– Ленка, спаси меня! Сними с креста! – заламывая руки, умоляюще вскричал он при моем появлении.

На экране сменяли друг друга бесконечные незаконченные «проездки». Камера начинала снимать людей, двигающихся по пешеходному переходу, потом обнаруживала в толпе симпатичную девицу и принималась «вести» ее персонально – до тех пор, пока в кадр случайно не попадало новое смазливое личико, пышный бюст или круглая попка. С этого момента оператор неотступно следил за новым объектом. В результате камеру хаотично и безостановочно швыряло из стороны в сторону, как в бурном море утлый челн, и в роли оператора мне виделся какой-то пьяный и сексуально озабоченный матрос. Учитывая, что итогом работы съемочной группы должен был стать информационный сюжет о работе городских светофоров, можно понять недовольство нашей телевизионной общественности этим видеоматериалом. Ни единого светофора в кадре не было.

– Распинаете несчастного? – спросила я нашего режиссера Славу, кивнув на Вадика.

– Вадька опять съемку облажал, – объяснил тот. – Мы ему публичную экзекуцию устраиваем. Дабы впредь неповадно было!

И он скомандовал:

– Ату его!

– Куда камеру повел, басурман? – тут же закричали в толпе. – И затрясся, затрясся, как юродивый!

– Зело нетверда десница твоя, отрок! – сурово рек другой оператор, Женя, придавливая плечо Вадика тяжелой рукой. – Руки оторвать подлецу за поганую съемку!

– Сие есть произвол и беззаконие! Я невинная жертва еси! – заявил Вадька, весьма натуралистично изображая приступ эпилепсии.

– Цыц, злыдень! – прикрикнул на припадочного Сима. – Смотри на экран! Кто, ну, кто так снимает?

– У вас тут что, по совместительству – практикум старославянского языка? – поинтересовалась я у скорбно молчащей журналистки Наташи.

– Ну Вадька, ну ирод! – проигнорировав мой вопрос, со слезами в голосе воскликнула она. – Что ты снял, чудище поганое? Как я из этой срамотищи сюжет монтировать буду?

Наташа всхлипнула и залилась горючими слезами, как царевна Несмеяна.

– У-у, смерд! – зарычали в толпе. – Ты пошто боярыню обидел?!

– Так не корысти ради, а токмо волей пославшего мя редактора! – зайцем заверещал Вадька. – Это Симпсон велел мне побольше пригожих девиц наснимать!

– Ах, вот оно как? И шестикрылый Серафим на перепутье мне явился? – с чувством процитировал Слава, разворачиваясь к притихшему редактору. – Сима, так это ты сбил невинное дитя с пути праведного?

– Он, он, лукавый! – с жаром прокричал Вадик.

– Изыди, сатана! – не оборачиваясь, повелел режиссер.

Вадька спрыгнул со стула и вышмыгнул из аппаратной, а вослед ему понеслось азартное улюлюканье и пара бумажных самолетиков из листочков настенного календаря с душеспасительными текстами. Пожав плечами, я вышла из аппаратной, где мои коллеги безотлагательно принялись терзать новую жертву – Симу.

– Это ты? – опасливо спросил Вадик, выглядывая из-за шкафа с кассетами в редакторской.

– Расслабься, наша свора теперь ощипывает и потрошит Серафима, – успокоила его я.

– Пасочку будешь?

Обрадовавшийся Вадька полез в холодильник и вытащил оттуда большой расписной поднос с разновеликими куличами и разноцветными яйцами.

– Ага, вот откуда церковно-славянская тематика, – догадалась я. – Кто-то щедро поделился с нашим коллективом пасхальным угощением?

– Точно, – кивнул Вадик, запихивая в рот целое яичко, только без скорлупы. – Приходил батюшка Андрей на программу «Свет Рождества», принес нам съедобные дары.

– Каковые вызвали у наших сограждан горячий прилив христианской любви и острый приступ милосердия, – съязвила я, прислушиваясь.

Судя по доносящимся из аппаратной звукам, напитавшиеся пасхальными куличиками коллеги с новыми силами тузили оплошавшего Серафима.

Вот, кстати, у меня родилась еще одна версия убийства, совершенного под покровом ночи на нашем балконе: это вполне могло сделать какое-нибудь потустороннее существо типа серафима! Серафимы – они же вроде ангелы смерти? Или я что-то путаю? Помню, есть еще херувимы, но те похожи на упитанных младенцев с крылышками и по идее должны быть добродушными… Между прочим, ведь и придурковатый Петрович упоминал нынче утром какого-то черного ангела, который не то сошел, не то взошел… в общем, как-то так пошагово переместился в пространстве! Черный ангел… Вот интересно, почему черный? Негр, что ли?