Княжич Доброслав шагнул ей навстречу и поклонился.

– Здравствуй, матушка, – хрипловато сказал он.

И Лютава наконец сообразила, кто это может быть. Жрица Лады, да к тому же «матушка» Доброслава – это Семислава, старшая дочь князя воронежских русов-поборичей Будогостя, ставшая младшей женой оковского князя Святко. Мачеха была ровесницей Доброслава, но ему приходилось обращаться к ней с сыновним почтением. Хотя при первом же взгляде на эту пару Лютаву пронзила догадка, что Доброслав испытывает к мачехе не вполне сыновние чувства…

– Здравствуй, свет мой ненаглядный! – ласково ответила Семислава княжичу. – И вы, соколы, здравствуйте! – Она приветливо кивнула кметям. – А это что за красны девицы? – Ее взгляд с любопытством остановился на замерших Лютаве и Молинке. – Нет, молчи, я сама! – Она махнула пасынку, который только успел открыть рот, и шагнула ближе к девушкам. – Да вы никак князя Вершины угрянского дочери! – скользнув взглядом по узорам на рубахах девушек, определила она. – Ну, здравствуй, Лютава Вершиновна! – Она поклонилась, достав рукавом до травы.

– Здравствуй, Семислава Будогостевна! – Лютава тоже поклонилась, ничуть не удивляясь, будто они и раньше не раз встречались. У Семиславы тоже бровь не дрогнула. – Спасибо тебе за честь, что не поленилась выйти встретить.

Она слегка подчеркнула слово «выйти», намекая, что отлично понимает, что за лебедь вот только что пронесся над головами и как вообще молодая княгиня из Твердина попала в эту замшелую и полувыморочную весь. При этом Лютава старалась подавить невольную зависть. Она сама еще не умела в Явном мире принимать облик покровителя, хотя носила имя одного из звериных воплощений самой Марены.

Весьма вероятно, что Семислава угадала ее скрытые чувства, но не подала вида, не выказала ни малейшего торжества из-за своего превосходства, хотя некий дух соперничества между молодыми жрицами одного поколения, но разных богинь всегда имел место. Молодая волхва-княгиня настолько привыкла к тому, что она – лучше всех всегда и во всем, что это не возбуждало в ней никакого тщеславия: она принимала свое превосходство как должное, умела радоваться ему, не задевая гордости других, всегда казалась веселой и приветливой, так что на нее было просто невозможно сердиться за все ее несомненные совершенства. И Лютава ничуть не удивлялась тому трепетному, самозабвенно-восторженному выражению на лице замкнутого гордеца Доброслава, которого сам он, захваченный своими чувствами, совершенно не замечал.

– Что ты примчалась, лебедь белая? – Доброслав слегка прикоснулся к руке своей мачехи, и впрямь, казалось, сотканной из чистейшего лебединого пуха. – Что там, в Твердине? Что в доме? Все ли хорошо?

– Я в воде увидала, что ты нынче воротишься. – Семислава улыбнулась. – Уж как мы ждали тебя, сокол ясный, поджидали, сестра моя все глаза проглядела. Она ведь девочку в березень-месяц родила, а ты и не ведаешь!

– Девочку?

– Князь хотел Белоликой внучку наречь, говорил, беленькая личиком будет, коли мать все на снег глядела! Да сказали чуры – имя бабки Примиславы дать.

– Ну, спасибо за новость! – Доброслав улыбнулся.

– Да я не для того к вам спешила. Сказать хотела, чтоб не ездил ты в Твердин, а сворачивал на Зушу, в Воротынец. Там сейчас и князь, и братья, и дружина. Там войско собирается, чтобы на Дон идти.

– А на Дону что?

– Плохо дело. Воевода воронежский, свояк наш Володыня, в первом же бою погиб, а Воислав лебедянский к нему на помощь не пришел вовремя. Хазары вверх по Дону идут, а путь заградить им некому. Если не выступим – на своей земле и нам их встречать придется. Отец тебя ждет, места не находит – все думает, приведешь ли ему подмогу.

Доброслав опустил голову, зажмурился и даже сжал зубы, пытаясь справиться со стыдом и досадой. Помощь нужна вятичам как воздух, а он проездил почти напрасно!

– Умер князь Велебор, – глухо произнес он. – Наследовала ему дочь, Избрана.

– Избрана! – вскрикнула Семислава. – Она!

– Она! – Доброслав в досаде кивнул. – И разговаривать со мной не хотела, мало что на двери не указала.

– Да, от Избраны нам дружбы не дождаться! – согласилась Семислава, хорошо помнившая юную вдову. – Она что, замуж не вышла?

– Нет.

– Тогда… Добровзора бы к ней послать… – в задумчивости пробормотала Семислава. – Он у нас парень румяный да ловкий… А ты, сокол мой… – Она окинула пасынка взглядом, в котором явно читалось сожаление: и красив ты, и удал, да шея не гнется, притворяться не умеешь. – Ну, что же теперь! Теперь поздно, теперь нам каждое копье на Дону требуется, не до разъездов. А девушек зачем везешь? – Семислава вспомнила о дочерях Вершины. – Или с угрянами сговорился, невест нам дали?

– Не дали, я сам взял. А теперь и приданое возьмем – полками вооруженными.

– Как бы не оказаться тебе тем каганом обрским,[13] которому дань заплатили копьем в сердце! – напомнила Лютава.

– А ты что такая сердитая? – Семислава улыбнулась ей. – Ведь твоя мать была оковской крови, у нас в святилищах и сейчас ее родня живет.

– Хорошо же вы с родней обращаетесь!

– А если такая родня, что родства не помнит, как же с ней обращаться! – огрызнулся Доброслав. – Еще скажи спасибо, держу вас за сестер, а то ведь…

– Будет тебе, сокол мой! – Семислава прикоснулась к его руке, и он сразу утих. – К батюшке поедем, он и решит, как быть. Покорми людей, да и двинемся дальше, чтобы завтра к вечеру в Воротынце быть.

Наскоро похлебав заодно со всеми рыбно-утиной-грибной похлебки, заев ее горсточкой земляники, торопливо набранной тут же на полянке, Лютава и Молинка вскоре снова оказались в ладьях. С мечтой о спокойном ночном отдыхе пришлось проститься.

Плыли всю ночь. Наутро остановились, снова сварили уху, поели, наскоро передохнули и опять взялись за весла.

Под вечер две ладьи наконец приблизились к Воротынцу. Как рассказала Семислава, он тоже был основан на месте древнего голядского городища, давно покинутого прежними обитателями. Недавно, при князе Святко, древние валы обновили и насыпали повыше, и город получил имя Воротынец – в знак того, что является крепко запертыми воротами земли вятичей. Именно на Зушу, через Сосну или другие притоки, лежал путь с Верхнего Дона. Здесь жил постоянно порубежный воевода Дедогость – младший брат Святко, а при нем содержалась небольшая, но хорошо обученная дружина. Против хазар воевода Дедога с двумя десятками кметей не много навоевал бы, но в его задачу входило своевременно, в случае получения с Дона тревожных вестей, послать весть светлому князю и поднимать ополчение окрестных волостей.

Слушая все это, Лютава невольно чувствовала робость. Крепость самим своим видом говорила о близкой опасности. До границ Хазарского каганата, проходивших по Северянскому Донцу, было еще очень далеко, но необходимость возводить стены говорила о том, что хазары могут добраться и сюда!

По количеству постоянных жителей Воротынец если и превосходил Ратиславль, то не намного, но сейчас здесь кипело сплошное людское море. Вокруг него располагался обширный воинский стан. Намереваясь выступить в поход уже в ближайшие дни, оковский князь собрал сюда ратников со всех своих земель. Сколько хватало глаз, на лугах вдоль берега реки выстроились шатры, шалаши, дымили костры, шевелились, как казалось, тысячи людей. Из-за перелесков тоже доносился запах дыма – чьи-то дружины стояли и там. Столько народу разом Лютава и Молинка не видели никогда в жизни – да и едва ли в угрянских землях нашлось бы такое количество взрослых мужчин. Обе девушки невольно держались за руки, почти с ужасом думая: и с этими-то вятичами, настолько многочисленными, мы собрались воевать? Сохрани Макошь! Утешало одно: у вятичей имелся гораздо более грозный противник – хазары.

Пока высаживались, на пристань сбежался народ. Княжича Доброслава здесь давно и с нетерпением ждали, и теперь со всех сторон на него сыпались новости, которые, впрочем, он уже знал от мачехи:

– Хазары, хазары идут!